Ширэмун и потомки Гуюка и в самом деле готовились прибыть к Мунке, но отнюдь не для того, чтобы принести присягу верности. Они намеревались тайно подвезти к ставке великого хана оружие и, вооружив свою свиту, уничтожить хагана и его приближенных. Но, видимо, им вовсе не приходила в голову мысль о том, что они нарушают закон, и потому они не задумывались о последствиях провала своего замысла.

Заговор Ширэмуна был обречен на неудачу с самого начала. Во-первых, он и его сторонники задумали мятеж сразу после избрания Мунке, когда он ожидал от них подобных действий — а «кто предупрежден, тот вооружен». Во-вторых, еще не разъехались по своим уделам его приверженцы, следовательно, у него было достаточно людей, чтобы справиться с мятежниками, с какой бы многочисленной свитой они ни прибыли. В-третьих, внуки Угедэя даже не озаботились тем, чтобы привлечь на свою сторону кого-либо из доверенных лиц нового хагана и понадеялись только на собственные силы. Наконец, вели они себя в высшей степени неуверенно, и как только им стало известно, что Мунке узнал о заговоре, они даже не помышляли о сопротивлении: когда войска нового хана окружили их, они тут же сдались на милость победителя [Juvaini 1997, р. 574-580; Рашид ад-Дин 1960, с. 133-135; Вильгельм де Рубрук 1997, с. 132).

Раскрытие заговора Ширэмуна дало, наконец, законное основание Бату и Мунке расправиться со своими противниками. При этом хаган и глава рода Борджигин утоляли свою месть в высшей степени демонстративно и даже с каким-то подчеркнутым цинизмом. Иначе как объяснить, что главные заговорщики — Ширэмун, Наху и Ходжа — отделались сылкой в отдаленные области и в армию, а к смерти были приговорены лица, вообще в заговоре не замешанные, а виновные лишь в том, что в свое время испортили отношения с новыми властителями Монгольской державы?

Мунке получил возможность отблагодарить тех, кто подержал его во время выборов: он позволил им самим выбрать наказание для мятежников. Соркуктани лично осудила смерть Огул-Гаймиш, вдову Гуюка, и Кадагач-хатун, мать Ширэмуна. Кара-Хулагу также «исцелил свою грудь от давней злобы», казнив своего кузена Есун-Бугу, на глазах у которого сначала приказал умертвить его супругу Тогашай; затем он получил от Мунке ярлык с правом казнить своего дядю Йису-Мунке [Juvaini 1997, р. 584-592; Рашид д-Дин 1960, с. 136-140; см. также: Бичурин 2005, с. 209]. Бату, со своей стороны, получил возможность свести старые счеты с противниками, прежде бывшими вне его досягаемости. Бури, внук Чагатая, явившийся по приказу Мунке в Каракорум, был схвачен Мункесар-нойоном, верховным судьей Монгольской державы, и отвезен к Бату, который «после подтверждения его вины предал его смерти» [Рашид ад-Дин 1960, с. 137]. Наследник Джучи не забыл, что во время западного похода Бури нанес ему оскорбление на торжественном пиру. Тогда за нечестивца заступился его дед Чагатай, из уважения к которому Бату не стал наказыать Бури. Однако, как оказалось, Бури, осмелев от собст-ренной безнаказанности, не оставил своих дурных привычек: «Дело дошло до того, что однажды в эпоху Менгу-каана, когда он пил вино, то ругал Бату по злобе, которую в душе питал к нему» [Рашид ад-Дин 1960, с. 90]. И хотя всем было понятно, за что именно Бури приговорен к смерти, Бату стремился и в данном случае соблюсти видимость законности. По словам Вильгельма де Рубрука, ему якобы стало известно, что Бури имел намерение перекочевать в Поволжье, объясняя это тем, что в его уделе нет хороших пастбищ [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Искушенному в правовых вопросах Бату и его приближенным не составило труда усмотреть в этом преступление, ибо «никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если император не укажет ему» [Иоанн де Плано Карпини 1997, с. 49}. Провинности Бури были настолько серьезными в глазах монголов, что его даже лишили права умереть почетной смертью без пролития крови: по сведениям брата Вильгельма, «Бату спросил у него, говорил ли он подобные речи, и тот сознался. Однако он извинился тем, что был пьян, так как они обычно прощают пьяных. И Бату ответил: „Как ты смел называть меня в своем опьянении?" И затем приказал отрубить ему голову» [Вильгельм де Рубрук 1997, с. 123]. Нет сомнений, что Бату поступил так не только в интересах правосудия, но и из чувства личной мести: как видим, даже во время суда он припомнил Бури его выходку. По некоторым сведениям, на суд к Бату был отправлен и Йису-Мунке, которого наследник Джучи, однако, отправил к Эржэнэ-хатун, вдове Кара-Хулагу, и она его казнила [см.: Бартольд 1943, с. 49; Санчиров 2005, с 167].

Бату удалось восторжествовать и над своими менее родовитыми врагами. Аргасун, давний приятель Гуюка и Бури, в свое время также участвовавший в оскорблении Бату на пиру во время западного похода, прибыл к Мунке в свите Ширэмуна и Наху, был схвачен по приказу хагана и вместе со своим братом отправлен к Бату. Последний казнил их особо жестоким способом — вбиванием в рот камней [Зташ 1997, р. 587; Рашид ад-Дин 1960, с. 136-137]: наследник Джучи всячески стремился продемонстрировать своим врагам, насколько сурово и неотвратимо его возмездие! Эльджигитай-нойон, племянник Чингис-хана и отец Аргасуна, успел покинуть курултай и бежать в Малую Азию, которой управлял по воле Гуюка. Но возмездие настигло его и там: Хадакан-хурчй, посланец Мунке, действуя по указанию Бату, вместе с его людьми отправился в Бадгис и арестовал скрывавшегося там Эльджигитая. Не очень понятно, почему его судил именно Бату: кажется, между ними никаких личных конфликтов не возникало — если не считать того, что Эльджигитай был отцом Аргасуна. Вероятно, Мунке тем самым признавал, что владения в Азербайджане, Ираке и Малой Азии находятся под контролем Бату, и Эльджигитай, как их даруга, подлежит суду того, кто являлся его непосредственным начальником. А, уж зная отношение Бату к Аргасуну, сомневаться в исходе суда над его отцом не приходилось: племянник Чингис-хана «соединился со своими сыновьями» [Juvaini 1997, р. 590; Рашид ад-Дин 1960, с. 137; Киракос 1976, с. 218].

Так, Бату удалось покончить со всеми теми, кто когда-то смел оскорблять его или бросать ему вызов. Но на этом расправа с недругами не закончилась. И продолжение ее, как ни странно, имело важные последствия для Руси.

Рейд войск Бату на Русь в 1252 г., который русские летописцы назвали «Неврюева рать», весьма неоднозначно трактуется исследователями. Одни историки склонны рассматривать эти события как подавление освободительного движения русского народа против «ордынского плена». Другие — как «предательскую политику» Александра Невского, пошедшего на сговор с монголами ради получения великокняжеского стола [см., напр.: Пашуто 1956, с. 210-211; Лаушкин 2001; ср.: Феннел 1989, с. 147-149; Данилевский 2000, с. 210]. Противоречивой представляется позиция В. А. Кучкина, утверждавшего, что Александр Невский получил великокняжеский Стол по согласованию с братьями, которые... подняли восстание, как только он выехал к Бату для подтверждения своего статуса! [Кучкин 1996, с. 28].

Косвенные указания источников позволяют предположить, что действия великого князя Андрея, Ярославича, вызвавшие «Неврюеву рать», являлись в какой-то степени продолжением заговора Угедэидов против Мунке и Бату, причем на этот раз направленным непосредственно против правителя Улуса Джучи. Дело в том, что Андрей был ставленником Каракорума: ведь великий стол был за ним утвержден еще Гуюком (или Огул-Гаймиш) — в ущерб Бату, прочившему на этот трон старшего из Ярославичей, Александра Невского[24]. Последний же, отказавшись прибыть в Монголию по приглашению Туракины-хатун, продемонстрировал нежелание идти на союз с каракорумскими властями, причем папа римский истолковал это как отказ его от любого сотрудничества с монголами [Послание 2002а, с. 265, 267]. Вполне естественно, что Андрей являлся сторонником своих покровителей Угедэидов и, вероятно, поддерживал с ними связь в течение всего своего правления.