В какой-то мере это сбылось, тяжело думал Издол, ведя в поводу навьюченного коня и слушая рваный бред чародея. Он не позволил заткнуть безумцу рот, ибо знал, что одними только словами не сотворить ничего – а руки связаны… Уплыл наконец Мум, и уплыл так далеко, что и не достать.

Теперь, зная направление на Порфир, Издол забирал от него на два пальца вправо, то есть на север – и шёл напрямик, не ища дорог. Не стало ни дней, ни ночей, вот вроде бы день – а с трудом можно было разглядеть землю под ногами, да и то лишь в багровом подсвете. С неба лил солёный дождь. Пахло горелым железом и серой.

На то, что под сапогами перестало хлюпать, а начало хрустеть, он обратил внимание сразу – но не сразу поверил. Дождь-то хлестал по-прежнему… После всего, что было, чувства могли обмануть.

Поэтому он прошёл по хрусткой земле шага три. Или четыре.

Сначала стало светло. Свет шёл снизу, ослепительно-белый, накалённый, пробиваясь сквозь трещины в земле. Пыль, взлетевшая под ногами, была похожа на медленное пламя. Конь в поводу заржал в ужасе и попятился.

Наверное, он уже видел что-то из того, что было недоступно взгляду человека.

Свет впереди стоял, как забор из сияющих стеклянных полос и труб. Что-то происходило по ту сторону забора…

Исчезли все звуки. Издол слышал лишь дробь собственного сердца.

Он отпустил поводья и взялся за меч. Конь тут же исчез.

И – ни одного воина…

Того, что появилось, пройдя сквозь свет, Издол не видел даже в кошмарах. Хотя на кошмары ему природа не поскупилась…

Тупая, как бы вдавленная безносая морда с блёклыми пристальными глазами. Безгубый, вытянутый трубочкой пульсирующий рот. Плечи выше головы, передние лапы до ужаса похожи на руки человека, но – покрыты грубой чешуёй, пальцы оканчиваются чёрными крючками когтей. Задние лапы мощные, с очень длинными ступнями и пальцами, широко расставлены… Над всем этим покачивается длинный хвост с костяным – или железным? – треугольным наконечником. На голове вместо волос толстая ромбическая чешуя в ладонь размером, переходящая в сложной формы пластины на плечах и спине…

Кажется, чешуя действительно железная. Она трётся и полязгивает с характерным звуком.

И при всём уродстве, при всей невозможности увиденного – Издол ни на миг не усомнился, что видит перед собой человека. Может быть, бывшего человека.

Чудовище как-то неуловимо быстро скользнуло к нему. Вокруг шеи встопорщился чёрный воротник.

Издол коротко взмахнул мечом, целясь остриём в незащищённое панцирем лицо. Но чудовище успело наклонить голову, и железо чиркнуло по железу.

В следующий миг удар лапы раздробил саптаху колено. Это было даже не больно: деревянная нога отлетела вбок, как-то нелепо задравшись и вывернувшись. Сквозь лопнувшую кожу штанов он увидел бело-розовые хрящи и красное мясо. Потом вокруг этой переставшей слушаться ноги обвился гибкий хвост. Издол рубанул по хвосту, но уже в падении, и удар вышел скользящий. А потом на грудь ему встали две лапы, и тяжесть этих лап была такова, что сердце лопнуло. Саптах уже не почувствовал, как железные когти вырвали его рёбра и погрузились в глубину груди.

Мелиора. Азахские земли

Живана со всеми вместе раскатывала брёвна рухнувших домов, спасала какую-никакую утварь, провиант, одежду, выгоняла за деревню уцелевший скот и лошадей… Её знали и привечали у костров и в землянках, отрытых на другом берегу реки, возле леса. Кажется, и недалеко это, а вроде бы дышать легче, и камни с неба валятся реже…

Дней она не считала. И возможности не было, сплошная ночь-пожарище, – и смысла. И просто места в голове не хватало ещё и на это.

Может быть, прошло их два. Или восемь. Скажи ей кто сторонний, она просто кивнёт, не удивясь ничему.

Ну, чему удивляться? Вот у Анисиев дом разметало на весь двор, а в сундуке древняя стеклянная посуда уцелела – это да, это удивления достойно. Время же…

Может быть, его и нет совсем.

Тогда она помогла этот сундук вытащить, а теперь сидела рядом с Квинтом Анисием, вихлоногим с рождения азашьим сыном. Было ему всего шестнадцать, а белёсые волосы уже редели; после землетрясения он стал старшиной рода, единственным мужчиной в семье из девяти человек. Живана знала, что он давно живёт как с женою со старшей сестрой, угрюмой некрасивой девицей. Впрочем, у азахов это никогда не считалось за большой грех.

Сейчас Квинт вынимал прозрачные зеленоватые и синеватые блюда с тонкими полупрозрачными рисунками на донцах, кружки с такими же рисунками на боках, высокий графин с пробкой в виде петушиной головы…

– Зачем это всё? – спросил он негромко.

– Память? – предположила Живана.

– А память зачем? Да и – о чём память-то? – он протянул Живане кружку, на этот раз чуть красноватую. На боку, в вычурном медальоне, изображён был старик с длинной белой бородой и в высокой остроконечной шапке со звёздами. – Читать умеешь?

– Умею…

Живана не хотела признаваться, что последний её глаз, правый, как был дальнозорким, так и остался; читала же она раньше как раз левым. Нужно было очень напрячь зрение, чтобы рассмотреть маленькие буковки…

– "Патриарх Людмил Всевеликий", – прочитала она наконец. – Что значит "патриарх"? "Генарх" по-старому?

– Не знаю, – сказал Квинт. – Вроде бы при старых кесарях состояли… А ты говоришь – память. На, возьми, – он протянул кружку Живане. – И за помощь, и просто так.

– Спасибо, – сказала Живана. – Не надо. Куда мне её?

– Воды попьёшь разок. Больше она ни для чего и не нужна…

И Живана унесла в своё гнёздышко, прикрытое сверху лапником, кружку, которой было более четырёхсот лет. Но время здесь и сейчас вроде бы отсутствовало…

Она немного отдохнула и вернулась на разбор завалов, и на этот раз нашла прекрасный лук из рога и тиса. Он был, конечно, тяжеловат для неё… но это такие мелочи, право. Вместе с луком она нашла три витые жильные тетивы на мотовильцах и колчан из твёрдой тиснёной кожи. И пусть стрел было всего-то полтора десятка, но зато какие это были стрелы!..

Как и положено было, она пронесла находку мимо всех землянок, но никто не признал вещь своею. Она почему-то с самого начала знала, что так и будет. Может быть, просто не могла поверить, что с этим луком придётся расстаться.

Конечно, ей потребовались все её силы, чтобы натянуть тетиву. Но когда она подняла готовый лук, когда он запел в её руках…

Это было всё.

Несколько секунд она не помнила ни о чём более.

А потом на том берегу, у деревни, раздались дикие крики.

Через реку, сквозь дым и мрак, на фоне далёкого, но всё же огня – почти ничего нельзя было разглядеть. Только – какое-то шевеление. Только – неясные фигуры.

Потом там будто бы сорвали занавески с окон, бывших в земле. Столбы молочно-белого нелюдского света пронизали дым и упёрлись в облака. Их было около десяти, и стояли они без видимого порядка.