– Аминь, – говорит король, принимает чашу и долго пьет.

В священной тишине священник подносит мне облатку, и я в сердце своем молюсь: «Благодарю тебя, Господи, за сохранение короля от многих опасностей войны». Облатка на языке кажется тяжелой и плотной. Я проглатываю ее, и мне подают чашу с вином. «И за то, что сохранил и благословил Томаса Сеймура, – завершаю я свою тайную молитву. – Спаси его и сохрани».

* * *

Королевские повара превзошли сами себя в подготовке праздничного пира. Мы садимся за стол в десять утра, сразу после мессы, и едим без остановки. Из кухни приносят одно блюдо за другим. На высоте плеча проплывают золоченые блюда с мясом, рыбой и птицей, чаши с соусами и рагу, подносы с бисквитами, целые строения из пирогов. А самым главным блюдом стало жаркое из птиц, помещенных друг в друга: жаворонок в дрозде, дрозд в курице, курица в гусе, гусь в павлине, павлин в лебеде, а вокруг лебедя выстроена бисквитная копия башни Булони. Весь стол разражается приветственными криками и начинает стучать ножами, когда четверо слуг вносят этот огромный поднос и ставят на отдельный стол перед королем. Стоящий на галерее над торжественным залом хор начинает петь победные гимны, а король, взмокший и утомленный настоящим пиршественным марафоном, сияет от радости.

Я заказала своему часовых дел мастеру изготовить маленькую пушку, и сейчас Уилл Соммерс, гарцующий по залу под знаменами с изображением Георгия Победоносца, вкатывает ее в зал. С самыми серьезными ужимками, под всеобщий гул одобрения Уилл подходит к золотой пушке с горящей свечой, делает вид, что в страхе трясется, и отскакивает от нее, но все-таки поджигает шнур. Во время этого представления он незаметно нажимает потайной рычажок, и пушка стреляет, с громким хлопком исторгая ядро. Выстрел оказывается на удивление метким: бисквитная башня рушится от попадания, и все присутствующие разражаются криками и аплодисментами.

Король счастлив. Он встает на ноги и кричит:

– Henricus vincit![14]

И весь двор кричит ему в ответ:

– Да здравствует Цезарь! Да здравствует Цезарь!

Я улыбаюсь и аплодирую. И не смею посмотреть на сидящих за соседним столом дворян, откуда Томас должен был наблюдать за исступленным приветствием мясного пирога. Спрятав руки под столом, я щипаю себя за пальцы, чтобы не дать лицу сложиться в саркастическую гримасу. У двора есть право праздновать, а у короля есть право наслаждаться победой. Мое дело – радоваться, к тому же в глубине души я все же горжусь своим мужем.

Я поднимаюсь и произношу тост в честь короля. Ко мне присоединяется весь двор. Генрих тоже встает, слегка покачиваясь, явно упиваясь преклонением жены, дочерей и подданных. Я по-прежнему не смотрю на Томаса.

* * *

А застолье все продолжается. После того как все отведали замка из пирогов и доели все мясо и рыбу, настало время сладостей и пудингов. Но в самом начале сладкой перемены подали сахарную карту Франции и марципановую копию королевского военного корабля. Затем принесли фрукты, засахаренные, высушенные и запеченные в пирогах и сахарных корзинах. На каждый стол поставили тарелки с сушеными фруктами и орешками, вместе со сладкими винами из Португалии – для тех, кто уже больше не мог ни есть, ни пить.

Король ненасытен. Он ест так, словно не сидел за столом с того дня, как отправился в поход. Его челюсти двигаются не переставая, а лицо становится все краснее. Он так потеет, что рядом с ним появляется паж с льняной салфеткой, которой промокает монарху лоб и влажную шею. А король снова и снова требует вина и новых блюд. Я сижу рядом с ним и делаю вид, что ем, чтобы получалось, что мы вместе делим эту трапезу, но для меня этот пир превращается в настоящее испытание, которому, как кажется, не будет конца.

Я боюсь, что король объестся и ему станет дурно. Отыскивая глазами среди придворных королевских лекарей, я размышляю, хватит ли им отваги предложить королю закончить трапезу. Все придворные уже отодвинули свои тарелки в сторону, некоторые уронили головы на стол, мертвецки уснув от еды и пьянящих вин. И лишь король продолжает с наслажденьем есть, отсылая блюда своим фаворитам, которые кланяются и улыбаются в благодарность, и вынуждены снова жевать и изображать удовольствие от очередной порции еды.

Наконец, когда солнце уже стало садиться, король отталкивает свою тарелку и взмахом руки отсылает слуг.

– Нет, нет. Я уже наелся. Довольно! – Он смотрит на меня, вытирает лоснящиеся от жира губы и восклицает: – Что за пир! Что за празднество!

– Добро пожаловать домой, муж мой, – я стараюсь улыбаться. – Я рада, что вы хорошо откушали.

– Хорошо? Да я задыхаюсь от этой еды, у меня внутри скоро все лопнет.

– Вы переели?

– Нет, нет. Мужчина моего сложения любит хорошо поесть. А мне было необходимо восстановить свои силы после всех испытаний, выпавших на мою долю.

– Тогда я рада, что вы хорошо поели.

Он кивает.

– А представление будет? И танцы?

Ну разумеется. Теперь, когда он закончил набивать живот едой, подавай ему развлечений, причем немедленно.

Я вспоминаю о шестилетнем Эдварде, который спокойно кушает в своих комнатах и проявляет куда большее терпение, нежели его отец.

– Танцы будут, – уверяю я его. – И будет специальное представление, чтобы отпраздновать вашу победу.

– А ты будешь танцевать?

Я показываю ему на тяжелую корону Анны Болейн, сидящую на моей голове.

– Я не одета для танцев. Я собиралась посидеть рядом с вами и посмотреть на танцоров.

– Ты должна танцевать, – тут же заявляет он. – При дворе нет женщины красивее тебя. И я желаю видеть, как танцует моя жена. Я же приехал домой не ради того, чтобы посмотреть, как она сидит на стуле. Если ты не будешь танцевать, то для меня праздник не будет праздником.

– Позвольте мне тогда сходить к себе и сменить корону на арселе…

– Да, иди, – говорит он. – И быстрее возвращайся.

Я киваю Нэн, которая тут же щелчком пальцев подзывает двух служанок, и я выхожу в маленькую дверцу позади тронов. За дверью расположена небольшая комната.

– Он хочет, чтобы я сменила корону на арселе и танцевала для него, – устало говорю я. – Мне придется это сделать.

– Девушки, быстро несите арселе королевы из ее гардероба! – распорядилась Нэн. Те тут же бросились выполнять, и Нэн досадливо цокнула языком: – Я забыла сказать им про расческу и сетку для волос… Сейчас схожу за ними к себе. Жди меня здесь.

Она торопливо уходит, а я подхожу к окну. Сквозь него дует легкий вечерний ветерок, а гул празднующего двора, приглушенный закрытой дверью, кажется таким далеким… Замок Лидс окружен рвом с водой, и сейчас над нею летают ласточки, низко, почти касаясь воды, а иногда и взрезая крыльями свои серебристые отражения. Пока я смотрю на них, небо постепенно наливается персиковым и золотистым цветом. Закат сегодня выдался удивительно красивым: яркое небо развернулось над бледно-голубой водой. На мгновение я ясно ощущаю себя, как обычно бывает, когда я молюсь в полном одиночестве. Все еще молодая женщина, смотрящая в окно на птиц и воду, не ведающая о своей судьбе, известной только звездам над ее головой, так мало знающая и так ко многому стремящаяся. Солнце постепенно садилось, словно отмечая окончание дня.