Нахимов ткнул подзорной трубой во французские позиции, на которых огонь осадных батарей был куда менее интенсивен, чем огонь русской артиллерии.

– Это мой долг – быть на переднем крае обороны, Павел Степанович, и если я буду отсиживаться в тылу, то грош цена всем моим словам и поступкам как командиру и руководителю обороны! – вспыхнул Корнилов.

Но Нахимов не дал ему продолжить.

– Я полностью с вами согласен, но мне кажется, что будет гораздо лучше, если каждый будет исполнять долг на своем месте. Поверьте, ваша гибель сейчас может нанести нашей обороне непоправимый удар, – убежденно проговорил Нахимов, явно не желая видеть своего начальника в столь опасном месте.

Пока Корнилов обдумывал свой ответ, Нахимов взмахнул трубой и, указывая на расположение своих соседей, убежденно произнес:

– Мне кажется, Владимир Алексеевич, вам стоит обратить пристальное внимание на третий бастион. Его огонь заметно ослаб за последние полчаса, и им несомненно нужно подкрепление. К тому же враг вот-вот ударит с моря, как там наши прибрежные батареи?

– Там уже наверняка Ардатов, Павел Степанович. А вот огонь третьего бастиона действительно ослаб, – согласился адмирал с Нахимовым, взглянув в подзорную трубу. – Ну, раз у вас все в порядке, еду туда, – произнес Корнилов, и неожиданно оба моряка крепко обнялись, словно предчувствуя, что видятся в последний раз.

Когда командующий покидал бастион, Нахимов придержал за рукав Жандра и приказал флаг-офицеру ни в коем случае не пускать адмирала на Малахов курган, мотивируя это личной просьбой адмирала Истомина, руководившего его обороной.

Говоря о серьезных проблемах на третьем бастионе, Нахимов был абсолютно прав. Прибыв туда, Корнилов узнал, что там уже в третий раз вся орудийная прислуга полностью перебита, а заменять ее практически некем, отчего интенсивность стрельбы орудий бастиона сильно снизилась. Адмирал сразу оценил всю опасность сложившегося положения и приказал прислать на батарею матросов сорок четвертого флотского экипажа, расположенного за позициями бастиона.

Завидев на бастионе адмирала, моряки дружно грянули «ура!», но Корнилов остановил их.

– Ура, братцы, будете кричать потом, когда сможете повторить подвиг своих боевых товарищей с четвертого и пятого бастионов. Они уже сбили большинство французских орудий, заставив их полностью замолчать. Теперь черед за вами. Заставьте замолчать англичан, и я сам прокричу ура в вашу честь, – обратился Корнилов к прибывшим морякам.

– Не извольте беспокоиться, Владимир Алексеевич, умрем, а сделаем! – заверил его командир бастиона Попов.

– Тогда я жду от вас результата, – сказал Корнилов, покидая бастион прямо под градом ядер противника.

Вернувшись к себе на квартиру, он сел писать донесение Меншикову. В это время к нему прибыл гонец с известием, что артиллеристы с Малахова кургана уничтожили пороховой склад противника и сбили несколько вражеских пушек. Оставив донесение недописанным, Корнилов отправился на Малахов курган, несмотря на энергичные протесты своего флаг-офицера.

– Зачем ехать к Истомину, Владимир Алексеевич? – удивлялся Жандр. – Ведь у него все в порядке. Враг несет потери, и адмирал лично просил вас не приезжать к нему во время боя.

– Здесь еще, слава богу, я командую, а не адмирал Истомин, – ответил Корнилов и, не слушая протесты своего флаг-офицера, направился на батарею вдоль траншей, а не по более спокойному пути.

Неприятель сразу заметил золотые эполеты командующего и обрушил град ядер на адмирала и его эскорт. Жандр очень испугался за командующего, однако французские канониры оказались никудышными стрелками. Их бомбы рвались впереди и сзади движения адмирала, но ни одно из них не упало вблизи него. Так под непрерывным огнем противника Корнилов доехал до кургана и не торопясь поднялся на батарею.

В этот момент против орудий кургана вели бой сразу три английские батареи, сосредоточившие свой огонь на центре обороны кургана Малаховой башни. Бомбы непрерывным дождем падали вокруг нее, полностью разрушая земляной вал у основания башни. Адмирал захотел подняться на верхний этаж башни, но Истомин энергично запротестовал:

– Там никого уже нет. Все орудия разбиты противником, и я приказал отвести людей в более укромные места.

Убедившись, что положение на батарее стабилизировалось, Корнилов заторопился к Ушаковой балке, желая осмотреть стоявший там Бородинский и Бутырский полки. Он уже был у бруствера, когда вражеское ядро ударило его в живот и раздробило верхнюю часть ноги.

– Отстаивайте Севастополь! – успел крикнуть Корнилов подбежавшим к нему Жандру и Тотлебену, прежде чем потерял сознание.

Когда адмирала доставили в госпиталь, он пришел в сознание, но категорически отказался от медицинской помощи.

– Я не ребенок, доктор, и не боюсь смерти, – обратился он к врачу Павловскому. – Лучше сделайте что-нибудь, чтобы я смог спокойно встретить ее приход.

Его слова вызвали скорбь и рыдания среди окружающих его подчиненных, но Корнилов оставался непреклонным. До самой последней минуты он продолжал тревожиться за участь любимого города. Пришло донесение с третьего бастиона, что у противника взорван пороховой склад и все его пушки приведены к молчанию. Аналогичное известие пришло от Нахимова с пятого бастиона, но Корнилов упрямо ждал донесения с Малахова кургана от Истомина, где интенсивность стрельбы с момента его убытия возросла многократно. Он то дремал, то открывал глаза, с потаенной мукой спрашивая:

– Как там Истомин? – И снова погружался в забытье.

Было около двенадцати часов когда наконец прибыл лейтенант Львов с известием, что британские орудия против Малахова кургана сбиты и огонь ведет только одно орудие.

– Слава богу! – произнес Корнилов, и через несколько мгновений его не стало.

Адмирал умер в самый разгар сражения, когда союзному командованию в лице генерала Канробера и лорда Раглана стало ясно, что на сухопутном фронте они потерпели фиаско, сильно недооценив силу и упорство своего противника. Наскоро возведенные укрепления русских полностью выдержали мощный удар артиллерии коалиции. Их пушки ничуть не уступали пушкам противника в дальнобойности, их стрельба была точнее, а смелость осажденных доходила до неприличной дерзости. В сложившейся ситуации генерал не был готов бросить изготовившиеся к штурму полки на неподавленные орудия противника.

Осознав свою неудачу, Канробер тем не менее не торопился отдать приказ о полном прекращении огня и отмене штурма. Француз возлагал большие надежды на силу объединенного флота, вступление которого в сражение должно было произойти с минуты на минуту.

Полностью уверенные, что русские корабли не рискнут выйти в море, французы и британцы убрали часть такелажа со своих парусных кораблей. Это существенно увеличивало их жизнеспособность в предстоящем бою, но одновременно лишало корабли способности движения. Поэтому доставка этих «плавучих батарей» на поле боя была возложена на малые пароходы союзников. Из-за их низкой скорости корабли коалиции и не могли начать бомбардировку Севастополя одновременно с сухопутными войсками.