Борясь с подступающей тошнотой, он вдруг увидел в передней части салона, в ряду сидений, повернутых спиной по ходу движения, знакомое лицо – длинное, узкое, унылое, с глубокими складками от крыльев крупного носа к подбородку, с мешками под глазами и большим губастым ртом. Почувствовав его взгляд, человек поднял глаза, а потом неприязненно поджал губы и отвернулся к окну.

И тогда Андрей вспомнил, где видел эту лошадиную физиономию. «Надо же, как тесен мир», – подумал он.

Петр Иванович Солодовников работал прорабом на стройке – так, по крайней мере, было семь лет назад, когда они с Андреем встретились впервые. У него была семья – жена и две дочери, двенадцати и шестнадцати лет. Не забывая периодически одаривать своим вниманием супругу, Петр Иванович на протяжении трех лет сожительствовал с дочерьми. Потом старшая дочь забеременела, тайное стало явным, жена сгоряча подала на развод и написала заявление в милицию. Дело поручили молодому следователю Кузнецову, и это было первое дело, которое он самостоятельно довел до суда. Максимального наказания, предусмотренного уголовным кодексом за подобные отклонения от общепринятых норм, Андрею в суде добиться не удалось, но свои шесть лет прораб Солодовников получил. Кое-кому это представлялось справедливым, прямо-таки Соломоновым решением: три года развлекался со старшей дочерью, три с младшей, итого шесть – все точно, как в аптеке! Педофилов и насильников на зоне любят – уркам тоже надо с кем-то развлекаться, вот и получается, как в кодексе царя Хаммурапи: око за око, зуб за зуб. Год за год, ночь за ночь – все справедливо, чего вы еще хотите?!

Следователь Кузнецов мог бы возразить, указав на то, что приговор не учитывает отмеренный дочерям прораба Солодовникова остаток жизни, который они проведут, постоянно помня о том, что сотворил с ними родной отец. Эти воспоминания останутся с ними до конца дней, и вряд ли они еще когда-нибудь смогут довериться мужчине, будь он хоть рыцарем на белом коне, хоть новым воплощением самого Будды. Такой долг оплатить невозможно, мог бы сказать Андрей, и что по сравнению с ним ваши жалкие шесть лет? А как насчет жены? Каково ей, вы подумали?

Но в судебном заседании подобные аргументы во внимание не принимаются, а обсуждать такие темы вне зала суда значит попусту сотрясать воздух. Говори, не говори – все равно ничего не изменится.

К слову, по поводу жены Солодовникова он волновался напрасно. Из зала суда она вышла в слезах: приговор уже тогда показался ей неоправданно суровым. Уже через полгода, как стало доподлинно известно Андрею, между бывшими супругами завязалась оживленная переписка. А еще через пару лет, когда некоторые телевизионные каналы в погоне за рейтингами принялись муссировать тему педофилии, он увидел в одной из программ интервью госпожи Солодовниковой. Жена прораба заявляла, что ждет возвращения мужа из колонии, чтобы снова зажить с ним душа в душу, давно его простила и, по большому счету, не видит в его поступке ничего страшного: ну, попутал человека бес, ну, попользовался дочками, так что, убудет от них, что ли?

У нее было тупое сонное лицо с похожими на следы от булавочных уколов глазами, жидкие неприбранные волосы и бессвязная, густо пересыпанная «запиканными» телевизионным редактором фразеологизмами речь. Слушая ее, Андрей чувствовал себя оглушенным, как после внезапной, ничем не спровоцированной оплеухи. Потом первый шок прошел; движимый любопытством, которое сам считал праздным процентов на девяносто, он навел справки и испытал повторный шок. Он был уверен, что пресловутое интервью не пройдет госпоже Солодовниковой даром и что, лишившись мужа, она теперь потеряет еще и дочерей. Как выяснилось, он глубоко заблуждался. Младшая дочь любвеобильного прораба, которой к тому моменту исполнилось пятнадцать, утверждала, что скучает по папе и хочет, чтобы он поскорее вернулся, а старшая, представлявшая собой почти зеркальную копию мамаши, с агрессивным вызовом заявляла, что ее ребенку нужен отец и кормилец – как, впрочем, и ей самой.

«Животные», – заключил тогда Андрей и постарался вычеркнуть эту веселую семейку из памяти. И они таки были животными – если быть точным, млекопитающими. Птицы, рыбы, насекомые и пресмыкающиеся, не говоря уже о кольчатых червях и прочих низших тварях, никогда не спариваются с существами другого вида или хотя бы породы. Неразборчивость в половых связях свойственна исключительно млекопитающим – в основном, самцам. Кот, сладострастно занимающийся любовью с найденным под кроватью грязным носком; пес, к стыду хозяев проделывающий то же с ногой заглянувшего в дом важного гостя; бык, пытающийся покрыть пастуха, или пастух, затаскивающий в шалаш упирающуюся козу – кто этого не наблюдал, кого это удивляет? Животные. Просто животные.

Ему действительно почти удалось забыть о них, и вот – эта случайная встреча в маршрутке. В руках у бывшего прораба (интересно, кто он теперь, чем зарабатывает на жизнь себе и своему гарему?), как и у большинства пассажиров, был пакет с покупками. Из чего следовало, что семейство Солодовниковых сменило адрес (соседи вынудили, не иначе; пусть сами они немногим лучше, но случая уколоть глаза ближнему не упустят ни за что) и перебралось в края, не столь отдаленные от места постоянного проживания следователя Кузнецова.

Ну и плевать, подумал он. Какое мне дело до этих уродов? Пусть живут, как умеют, лишь бы другим не мешали.

Но настроение было испорчено, и, идя от остановки маршрутки к своему дому, Андрей мрачно размышлял о тщете человеческих усилий – любых, но особенно тех, которые направлены на то, чтобы изменить мир к лучшему. Об этом говорил еще Экклезиаст. «Суета сует, – говорил он, – все суета. Что пользы человеку от трудов его…» Тьфу!

Сворачивая за угол, он краем глаза заметил позади себя уныло сутулящуюся фигуру с туго набитым пакетом в руке. Либо им с господином Солодовниковым было по пути, либо…

«Либо месье Солодовников намерен потребовать сатисфакции, – подумал Андрей. – Вряд ли он знает это слово, но дело не в словах, а в намерениях. Что ж, в добрый час! Его битая морда ничего не изменит в общей картине мироздания и даже не наставит этого козла на путь истинный. Зато я хотя бы душу отведу…»

Поднявшись к себе на двенадцатый этаж и сняв в прихожей обувь, он подошел к выходящему во двор окну и посмотрел вниз. Солодовников был там – торчал посреди полупустой автомобильной стоянки и, задрав кверху лошадиную физиономию, смотрел на окна.

– Идиот, – сказал