— Это бездоказательно, — возразил обер-полицмейстер почти спокойным голосом. — Но я хочу поговорить не об этом. Да, Витольд Зенонович ошибался. Хотел как лучше для русско-польских отношений… И решил лично истребить злодея и положить конец насилиям. За свои ошибки он заплатил жизнью. А теперь после вашего рапорта его пожилая мать не получит пенсии.

Коллежский асессор смешался. Вопрос пенсий всегда очень болезненный. Люди служат десятилетиями, а потом по капризу начальства их оставляют ни с чем. А тем более старухи матери… Прав генерал. Убитых офицеров уже не вернуть, да и нет среди них чистеньких…

— Я понял вас, ваше превосходительство. Постараюсь сформулировать свой рапорт так, чтобы мать титулярного советника Нарбутта не лишилась пособия.

Толстой обрадовался, долго благодарил, даже перекрестил напоследок. А у Лыкова осталось впечатление, что его снова надули. Под вывеской добрых побуждений…

На исходе следующего дня состоялась еще одна встреча. Лыков возвращался из следственной тюрьмы, как вдруг его обступили трое корпусных мужчин. Алексей сразу узнал старшего, с фигурой циркового атлета. Это был Збышняк, то ли управляющий, то ли вышибала Велки Эугениуша. Он вежливо приподнял котелок, обнаружив шишку на темени.

— Здравствуйте, пан Лыков. Вы желали встретиться с паном Стробой?

— Здравствуйте, пан Збышняк. Я вижу, глаз уже подживает? А разве я вам тогда и голову разбил?

— И не только мне, пан Лыков. Мы получили хороший урок.

— Прошу меня простить, погорячился. Так что насчет встречи?

— Если удобно, то можно прямо сейчас. Вот бавария,[55]вас ждут в дальнем зале.

В полутемной пивной сидел в одиночестве представительный мужчина. Увидев сыщика, он поднялся.

— Благодарю, пан Лыков. Я имею до вас надобность.

«Иван» оказался высоким, крупным в кости, с обвислыми помещичьими усами. Улыбка добродушная, но взгляд хищника…

— Какое пиво изволите?

— Светлое.

Велки Эугениуш кивнул, и кельнер бегом устремился к стойке.

— Вы круты на расправу, пан Лыков! Никому в Варшаве еще не удавалось побить Збышняка. У вас сильные руки!

— А у вас быстрые ноги, пан Строба. Я так и не смог вас тогда догнать.

Собеседники весело рассмеялись, и лед первого знакомства тут же растаял.

— Я сразу быка за рога, — начал уголовный. — Не хочу, чтобы в Департаменте полиции накопились до меня счеты. Перед властями я чистый. Делаю маленькую коммерцию в Варшаве, и только. Офицеров не убиваю.

— Я извещен. Но вы пытались обмануть следствие…

— Да, — согласился «иван». — По просьбе Нарбутта. А пан Витольд, упокой Господи его душу, был такой человек. Редко чего просил, и не для себя, для Польши. Но если уж скажет, что надо, — ему не отказывали. Мы в Варшаве привыкли договариваться с выделом следячи.[56]

— Понятно, — нахмурился Лыков.

— Пожалуй, что не до конца вам понятно. Вы подумали о пане Витольде плохое. Что мы его купили, так? Нет. Он был поржендный… порядочный. Мзды не брал и ловил нас честно. Однако иногда обе стороны — и кто ловит, и кто прячется — должны договариваться. В прошлом году мы выдали пану Витольду одного из наших, Медарда Ломжинского. Тот был звежэнт джике… дикий зверь. Убил маленького ребенка! Такому не место в Варшаве.

— Ну хорошо, — согласился коллежский асессор. — Вы общались для пользы дела. О чем еще вас просил Нарбутт?

— Вот для того я и позвал вас, — серьезно ответил уголовный. — То правильный вопрос. Пан Витольд просил меня найти Ежи Пехура. И объяснил, почему я должен ему помочь. Ежи Пехур — поляк, его плохо отдавать русским. Нужно поймать и наказать его самим, за ущерб Польше. Убийства офицеров — во вред Польше. Правительство очень обрадуется, если дело примет политический оборот! И страну запрут на большой замок, такой, что много лет не удастся отпереть. А Млына не понимает этого.

— И вы согласились помогать?

— Да. Вам я не стал бы отдавать поляка, а пану Нарбутту — другое дело. Но моя помощь оказалась не к добру. Именно мои люди нашли квартиру на Железной Браме. Я подсказал следячим адресок, а они там погибли… Теперь Млына и мой враг. Найду — убью. Знайте, мы по-прежнему его ищем. Но сейчас, после смерти пана Витольда, я отдал бы вам того скурвы сына. Hex мне дъябел порви, отдал бы! А вы пусть сделаете с ним то, что сделали с Гришкой.

— Самому хочется, — неожиданно для себя признался Лыков.

— Так и не отказывайте себе! Я что хочу пояснить? Да, мы преступники. На мне много грехов, если смотреть в законы. Но совесть у меня есть. И бывает, что нужен человек с той, с вашей стороны. У которого тоже есть совесть. Мы с паном Витольдом так и делали, мы не допускали крайностей. Нельзя убивать детей, и Медард Ломжинский за это заплатил. Но нельзя и пользоваться властью во зло. Варшава легче дышала. А теперь мне не с кем договариваться.

— Но есть Гриневецкий.

— Фуй! Он не поляк, а жмуд. Тоже, конечно, человек, но… Я говорил бы и с ним, если бы он был как пан Витольд. Но ему далеко до него. Мне кажется, я мог бы говорить с вами.

И Строба просительно заглянул сыщику в глаза, словно не был всесильным «иваном».

— Но ведь я закончу свое дело и уеду отсюда.

— Я знаю. Но сначала его надо сделать.

— Тогда помогите, дайте подсказку.

— И дам! Для того и трачу ваше время. Слушайте. Ежи Пехур стал собирать молодежь. И дурит их юные головы. То очень плохо. От его имени вербовкой занимается Рышард Студэнт. Поймайте его, и получите Ежи.

— Рышард Студент. Очень хорошо, пан Строба! А где он бывает?

— Он ходит в «Дырку» на Медовой.

— Это та «Дырка», которую любил Шопен?

Велки Эугениуш встал и протянул Алексею руку:

— Шкода![57]Жаль, что вы уедете.

Они сидели втроем: Гриневецкий, Лыков и Егор Иванов. В последние дни положение парня укрепилось. Пришла бумага о присвоении ему чина коллежского регистратора — необыкновенно быстро против обычного движения дел. Другие агенты перестали скрывать от русского сведения, учили и натаскивали. Смерть Нарбутта потрясла отделение. Люди лишились командира и наставника, за которым были как за каменной стеной. Эрнест Феликсович просто осиротел. Ему все труднее стало изображать начальника; по вечерам он начал выпивать.

Спокойная уверенность и методичная настойчивость Лыко ва помогли всем не рассыпаться. Командированный почти не ел, почти не спал и совершенно не собирался раскисать. Это подтянуло людей. Поляки впервые объединились с русскими. Пусть для единичной задачи: поймать Ежи Пехура. Но это заработало и стало давать результат.