– Что же ты стоишь, дурак?

* * *

Сей пренеприятный разговор окончательно испортил князю наладившееся было настроение, и весь путь до бульвара он проделал в полном безмолвии, вспоминая прекрасное время своей молодости. Это сейчас не приведи Господь больше одной лошади в выезд запрячь, а тогда… Никто и не покидал двора иначе чем на четверике или шестернею, с двумя лакеями на запятках. «Берлины», «купе», «визави»[5]… А дослужишься до генерал-аншефа или фельдмаршала, то и вершников в сопровождение позволительно. В Петербурге закону следовали неукоснительно, в Москве же иные полковники с полуэскадроном из собственной дворни езживали.

Меняется век, меняются нравы, меняются доходы. И если с первыми двумя переменами вполне можно смириться, то последняя вот-вот заставит впасть в отчаянье. И как же другие люди умудряются устроить жизнь? Ведь куда ни взгляни, везде кипит бурное веселье – балы, приемы, крестины, пышные похороны, сговоры, свадьбы, званые ужины. Неужто и остальные тайком распродают остатки былой… былой…

Тут князь запнулся мысленно, не сумев подобрать нужного слова. Но откуда-то люди деньги берут, это точно. Иначе с чего бы бульвару каждый день быть полну праздными гуляками, а число желающих посетить Вокзал[6]не убывает?

– Ба, князь Сергей Николаевич пожаловали! – Сухой дребезжащий голос с обгоняющего возка принадлежал Ивану Андреевичу Муравьеву, человеку сволочному с точки зрения Трубецкого, но весьма богатому. Доходные дома тоже не противоречили новой политике государства. Короткий взгляд на пистолеты. – Не на войну ли собираетесь?

Сам он еще не решался следовать петербуржским модам и был по обыкновению одет в распахнутую хорьковую шубу с хвостами, из-под которой выглядывал непременный фрак. Наверняка и в розовом атласном жилете со множеством карманов и часами в каждом, а свисающие крест-накрест цепочки мерзко звенят, ударяясь об… Впрочем, обо что там ударяться? Полвека молодится старикашка, пытаясь выглядеть записным ловеласом, а толку-то? Все равно не ловеласом смотрится, а сущей прошмандовкой – лицо набелено, брови насурьмлены, щеки нарумянены… Верно Долгоруков писал:

Вот они, что тянут тоны,

Сильна рвота модных слов,

В точь французски лексиконы,

В кожу свернуты ослов.

Или вот еще лучше, почти про него:

Ходячий косметик, простеган весь на ватке.

Мурашки не стряхнет без лайковой перчатки.

Чинится день и ночь, напудренный скелет,

Поношен как букварь и стар как этикет!

Трубецкой окриком попридержал кучера и, безуспешно борясь с появившейся неизвестно почему злобой, ответил:

– Нет, любезный Иван Андреевич, не на войну, всего лишь к Его Высокопревосходительству Христофору Ивановичу. А вы, судя по всему, едете желтый билет выправлять?

– Что? – Муравьев задохнулся от возмущения и с угрозой поднял трость: – Я вот вас сейчас…

– Так подойди поближе, ослица валаамская! – Князь поманил пальцем. – За пять аршин каждый геройствовать умеет.

Тут же стала собираться публика, привлеченная шумом разгорающегося скандала – подобное на люди выплескивали редко, и следовало успеть насладиться зрелищем. Некоторые даже начали заключать пари о том, сколько времени продержится домовладелец против княжеских пистолетов.

– Дуэль! – кричал Иван Андреевич, не решаясь, впрочем, покинуть возка. – С пяти шагов стреляемся! Нынче же пришлю секундантов!

В толпе зашушукались и принялись с некоторой опаской оглядываться по сторонам, дабы успеть вовремя ретироваться при появлении военных с малиновыми петлицами на вороте синих мундиров. Москва, конечно, город патриархальный, и многие петербуржские строгости обходят Первопрестольную стороной, но о кое-каких вещах лучше не заявлять вслух. О дуэлях, например.

Оные находились под строжайшим запретом, и само намеренье дуэлировать попадало под действие закона «О покушении на жизнь и свободу подданных Российской Империи», которым участники будущего поединка приравнивались к иностранным интервентам. Рискует Иван Андреевич, ох как рискует! Настолько смел или настолько глуп?

– Перчатку можешь себе оставить! – продолжал насмешничать Трубецкой. – От нее шлюхами пахнет!

Тут уже Муравьев не стерпел и полез из возка. Сегодня спустишь такое, а завтра поползут слухи про позорное поражение в словесной баталии. И хуже того, появятся глумливые стишки, коими балуется половина московского общества, ославят трусом, и целый год из дому носа лучше не высовывать. И куда там кулакам Трубецкого до злых языков!

Князь, при первом движении противника выпрыгнувший на дорогу, принял удар щегольской, но тяжелой трости на рукоять забранного у кучера кнута. Отбил, сбросив вправо, и сильно пнул провалившегося вслед за собственным оружием Ивана Андреевича в колено. В валенке это получилось чуточку неудачно, но оказалось достаточным для потери противником равновесия.

Может быть, и не случилось бы ничего, но того подвели сапоги. Обыкновенные такие сапоги с красными каблуками в пядь высотой, с пышными кистями на шнуровке… Муравьев взмахнул руками, пытаясь устоять, неосторожно вступил в два свежих конских яблока разом, гладкие подошвы проскользнули, и он упал, уткнувшись носом в валенки Трубецкого.

– На говнах станцевал да награду выпрашиваешь? – Князь решил нанести добивающий удар и поворотился к толпе: – Люди добрые, не оставьте фигляра без достойного вознаграждения, помогите копеечкой!

– Сегодня же стреляемся! – закричал Иван Андреевич одновременно с попыткой подняться. Его ярость увеличивалась с каждой упавшей перед ним копейкой. – С пяти шагов!

Крикнул и поразился собственной грозности – дождь из монеток мгновенно прекратился, послышался торопливый топот разбегающихся зевак, а Трубецкой отпрянул назад. Испугался, щучий выкормыш?

* * *

Сержант Министерства Государственной Безопасности возвышался над Муравьевым и Трубецким словно утес. Сам росту немаленького, да еще провинившиеся скандалисты втянули головы в плечи…

– А теперь, господа, постарайтесь объяснить мне суть происходящего! – Что ответить? Патруль появился ровно в тот момент, когда Иван Андреевич громогласно объявил на весь Тверской бульвар о намеренье сегодня же убить князя на дуэли. Наверняка сержант все слышал и вопрос свой задал исключительно для составляющего протокол солдата. – Ну что же вы молчите, сказать нечего?

Ага, скажи тебе. Может, и есть что сказать, но молчание много безопаснее, и ребра целее будут. Сопротивление властям и все такое… Дерут их, конечно, за превышение полномочий и прочие злоупотребления, но утешит ли чужая поротая задница собственные отбитые бока? Были бы обычные полицейские – совсем другое дело, тут и откупиться можно, а от этих… Как говорится – не все коту яйца вылизывать, когда-то и пинка по ним получит.