Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— …и то заблуждаются, — ввернул Гвоздь. — Зря вы это, господин врачеватель. Не так всё плохо. Вспомните хотя бы про нас, про «фургонные вести» — мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных… или уж совсем безродных — странствовать… да и то, кстати, удел не для всех. Разве не вы, господин врачеватель, недавно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.
— Мечтал, — ничуть не смутился господин Туллэк. — И мечтаю. Мне как-никак шестой десяток скоро разменивать. И в свое время я навидался всякого, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я и понял, что все мы живем во лжи — и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.
— И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?
Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на охваченные багрянцем деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.
— Вы правы, господин Кайнор, — ответил он наконец. — Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но… в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба — она всегда тебя найдет. И всё расставит по своим местам, всё и всех.
«Проклятый старикан! О чем это он с такой патетикой? Хотя чего я волнуюсь? Подобные ему всегда ищут оправдание своим ошибкам в предназначении, судьбе и прочей белиберде того же сорта».
Однако что-то из сказанного господином Туллэком не давало Гвоздю покоя. Увязший в паузах разговор продолжить никто не пытался, даже Матиль на некоторое время притихла — а Гвоздь всё ломал голову над тем, что же его так встревожило. По-прежнему бесстрастно покачивался на сиденье напротив смуглокожий Айю-Шун, за время всего разговора не проронивший ни звука.
* * *
— Явился наконец-то! — проворчал Быйца. Он первым заметил, как в черном провале коридора появился Иссканр — и, кажется, ни капли не был удивлен. Фриний-то думал, что теперь их осталось трое, что парня взял к себе Лабиринт… выходит, ошибался. Ну и хорошо.
— Что это тебе вздумалось шляться невесть где? — не унимался горбун. — Со здешними путями лучше не шутить, чтоб ты знал.
— Знаю, — отмахнулся Иссканр. Похоже, ему сейчас не хотелось препираться со стариком. — А это что за штуковина? — ткнул он пальцем в светящийся череп.
— Это наш чародей подсуетился, — хмыкнул Быйца. — Мертвопользование чистой воды, правда, но светит и греет — а я к старости не переборчив стал. Да и почтенный Фриний ничего другого пока предложить то ли не может, то ли не хочет.
— Спать пора, — зевнул тот. Иссканр неодобрительно скривился:
— Что, и стражу не выставим?
— Ну, если хочешь… первых часа три я посижу, потом разбужу тебя.
— Ты бы поел, молодой, — встрял горбун, — а то мы с чародеем и Мыкуном давно уж червячков заморили, а ты всё по углам лазаешь, пыль со стен широкими плечами соскребаешь.
Пока Иссканр следовал совету старика, Фриний уложил спать безумную девочку и прошелся по зальцу, разминаясь и проделывая кое-какие дыхательные упражнения, незаметные постороннему глазу. Всё это сопровождалось хихиканьем наблюдающего за чародеем Быйцы.
Наконец Иссканр тоже улегся, подстелив под бок плащ и сунув под голову дорожный мешок. фриний сел чуть в стороне от своих спутников и продолжал делать упражнения, которые должны были унять боль и помочь ему сосредоточиться.
Прошел час или что-то около того. Быйца вдохновенно храпел, Иссканр, кажется, тоже заснул.
«Можно начинать», — и Фриний вытянул перед собой левую руку со сломанным пальцем. Рука ходила ходуном — вот тебе и упражнения, вот и сила воли!
А всё-таки следовало выполнить задуманное, потому что потом будет поздно, да и подходящий случай — представится ли еще? А ему необходимо точно знать.
Всю волю — в кулак, в крепко сжатый кулак правой руки, пальцы которой охватывают талисман, концентрирующий магическую энергию. (Он криво усмехнулся: знал, что стоит за этими безликими словами, но по привычке использовал их, не стараясь, даже в мыслях, определять более тонкие и точные понятия — ни к чему это сейчас!)
Когда правая рука отозвалась привычным покалыванием, прыгнул взглядом — и начал работу.
И почти сразу же мир вокруг покачнулся, а в глазах потемнело, словно кто-то невидимый медленно гасил невидимые же лампы, освещавшие пространство зала. Колючий теплый шар в правой руке вдруг обжег леденящим холодом — и взорвался! За миг до этого Фриний успел отшвырнуть его прочь, в один из коридоров — и ошметки энергии шибанули по чародею вскользь, задевая лишь по касательной; но — задевая!..
Некоторое время он полулежал, почти сползший на пол, бессильный, опасающийся лишний раз шевельнуться, чтобы не приманить сквернавку-боль. Она кружила рядом на пушистых лапах с цепкими когтями и утробно урчала, ожидая от него малейшего движения, — он держался, из последних сил.
Потом, кажется, задремал (или это был бред наяву, когда ты с открытыми глазами, но видишь совсем не то, что следует?..) — не помнил точно.
Наотмашь по сознанию хлестнула картинка: светящийся череп на полу и похрапывающий рядом с ним Быйца. Вид неряшливого старика почему-то отрезвил.
Фриний попытался встать. Боль, конечно, не ушла, но и не лютовала пока.
«Значит, так, — сказал он самому себе. — Ладно. Пусть будет так. Всё равно кое-чем я смогу воспользоваться, даже без своего мастерства. Да и мизинец не обязательно лечить тем способом, которым я собирался».
Он размотал повязку, пригляделся к криво торчащему пальцу — и рванул, закусив губу, чтобы не закричать. Переждал. Взялся сызнова, чтобы расположить как следует, а потом зажать между двумя дощечками и обмотать удобнее; взялся — и тут же охнул от боли. Да, совсем другие ощущения, это тебе не чародейством баловаться!
За спиной кашлянул невесть когда проснувшийся Быйца.
— Давай, — сказал, — помогу, герой. А то ты тут загнешься к песьей бабушке — и как нам потом отсюда без тебя выбираться?
* * *
Иногда взгляд короля пугал господина Фейсала. Вернее, не сам взгляд, а застывшая в нем «игурасит исисикис», то бишь «усталость души». С таким взглядом долго не живут — а меньше всего
