— Нет пока. Надо бы доучиться.

— Чепуха. Одно другому не мешает. С детьми знаешь как весело! Уж поверь моему опыту.

— Догадываюсь, что весело, вот только…

— Да это ты просто рожать боишься! — сказала Анечка уверенно. — А в этом ничего страшного нет. У меня вот уже двое, и — ничего. И совсем это не так больно, как принято думать.

— Да не боюсь я, честное слово, не боюсь! Просто я еще как-то не думала об этом.

— Ну а муж?

А что муж? По-моему, ему это вообще без разницы.

— Странно… А мой уже третьего просит. Он детей знаешь как любит! И от десяти бы не отказался, пожалуй.

— Что ж… Значит, тебе повезло, — ответила я, а сама с ужасом подумала: «А вдруг я действительно забеременею? Что тогда делать?» Мне стало как-то неуютно. Возможная беременность исключала скорый развод и смену работы.

Как же я могла не думать об этом! Эх, Слава, Слава! Ты парализовал все мои мысли до одной. Ты погрузил меня в мир привидений, и я позабыла о реальности. Я перестала воспринимать реальность. Я совершенно не вспоминала о своей новоиспеченной семье. А ведь так называемый супружеский долг приходилось исполнять регулярно. Это было неприятно, но вполне терпимо. Просто старалась об этом не задумываться. Германа боялась обидеть опять же. Что-то будет со мной?

С этого момента твердо решила — больше ни за что!

А через пару недель, когда уже перестала подпускать к себе мужа под разными предлогами и наша супружеская постель стала так холодна, что в ней можно было хранить скоропортящиеся продукты, все-таки обнаружила, что я уже на втором месяце…

— Поэты! Бойтесь пророчить сами себе! — говорил с кафедры Евгений Рейн, легендарная личность, друг Бродского, один из самых почитаемых литинститутских мастеров, и его косматые брови сходились в черную мрачную чаечку. — Пушкин описал дуэль Онегина с Ленским и погиб на дуэли! Лермонтов описал дуэль Печорина с Грушницким и погиб на дуэли! Я уже не говорю про Есенина и Маяковского! Никогда не пишите о самоубийстве, это может плохо кончиться!

И от слов грозного, грузного Рейна мурашки разбегались по спине, я уже напророчила себе ледяной дворец и замерзла у входа в это загадочное здание, которое прячет от меня Славу, которое мне больше недоступно. И жизнь — не сказка, она не имеет… Я глупая. Я просто очень глупая и все-то в этой жизни делаю неправильно, у меня все не по-людски, ну зачем я с ним окончательно рассорилась, зачем меня понесло замуж? Пережила же, пересидела и Татьяну-первую, и Татьяну-вторую, может статься, пережила бы и Лору, но вот теперь опоздала, окончательно опоздала — запрусь дома, буду воспитывать детей и варить борщи, те самые, которые так любит Слава и так не любит Герман, и приближусь к нарисованному' Славой женскому идеалу домохозяйки и матери. Но только не с ним, только не для него. И постараюсь полюбить своего Германа. Он ведь не плохой, правда, не плохой. Просто немного скучный и немного равнодушный. Интересно, кто у меня родится, мальчик или девочка? Впрочем, какая разница. Это абсолютно безразлично. Теперь все — безразлично. Опять не получилось этого долгожданного, невозможного, абсолютно невозможного чуда, жизнь — не сказка, она не имеет… Поздравляю, Надежда Александровна, вы совершенно не приспособлены к окружающему вас взрослому миру…

Глава 11

Когда я сообщила Герману о том, что жду ребенка, он очень удивился:

— С чего бы?

— Тебе скоро двадцать семь, ты не знаешь, от чего это бывает? — огрызнулась я.

— Ну… Знаю, разумеется. Только я не думал, что это будет так быстро.

— Предохранялся бы, получилось бы медленно!

— Говорят, что это не слишком приятно, предохраняться.

Я только руками развела, что тут скажешь, логика у Германа — железная. Он, видите ли, боялся, что ему неприятно будет, а мне теперь расхлебывать!

— Хочешь, — говорю, — аборт сделаю?

— Ты что, с ума сошла! — возмутился Герман. — Я читал, что это вредно. А вдруг потом вообще родить не сможешь? Нельзя же совсем без детей!

— А вдруг смогу?

— Не стоит так рисковать? И потом, я же не против. Я просто не ожидал. А теперь уж ничего не поделаешь, рожать придется.

От этого равнодушного согласия стало мне обидно до слез.

Герман, кажется, почувствовал, что ляпнул не то, и сразу начал извиняться. За плечи обнял, притянул к себе. «Люблю!» — говорит и по волосам гладит, а я носом уперлась в его душное рыхлое плечо, не задыхаюсь едва, высвободиться пытаюсь. Но разве от него отлепишься? Слабый-то он слабый, а все же посильнее меня будет. Так что отпустил он меня только тогда, когда я уже кашлять начала от недостатка кислорода.

И стала я с этого дня к родам готовиться. Купила журнал детской моды, одежек нашила: ползуночков, распашоночек, костюмчиков разных. Кой-какой ситчик совсем уж бесполезной расцветки на пеленки пустила.

Токсикоз к третьему месяцу такой начался, что в больницу загремела — на сохранение. Два месяца меня в этой больнице продержали. Есть я почти не могла, ничего-то во мне не держалось, так что за первые пять месяцев не только не поправилась, а похудела даже. А еще на Бабу Ягу стала похожа: бледная, как плесень, обросшая; и покраситься уже нельзя, не держится на беременных краска; так и превратилась опять из рыжей и счастливой в обыкновенную шатеночку. И все не верила, что у меня будет ребенок. Только когда он уже начал там, внутри, шевелиться, осознала наконец.

Похоже, что и Герман осознал.

Очень он испугался, когда я в больницу попала. Вернулась из больницы — а его как подменили. Ни на шаг от меня не отходит: «Наденька, как ты себя чувствуешь? Тебе не дует, Наденька? Что тебе, Наденька, приготовить?» И так — целыми днями. По утрам — чай в постель, вечером — обязательный моцион до Воробьевых гор и обратно. Овощей-фруктов — полный холодильник, и о чем только не попросишь его — все немедленно будет куплено и приготовлено. И полы-то он мыл, и пыль-то вытирал. И на улицу одну отпускать боялся. Во время очередной сессии в институт отвозил, а потом из института забирал. Анечка говорила: «Вот видишь, ты была не права. Смотри, какой он заботливый!»

А Герман и вправду стал даже слишком заботливым, от этой его заботы просто деваться было некуда. С работы стал часто отпрашиваться, так что его едва не уволили. И странно — целыми днями