– У вас красивый вид из окна, – обернулся он, услышав шаги.

Эвелина надела длинное платье, но чулки не сняла, Богдан готов был поспорить, что и лиф тоже. Массивное украшение в виде змеи на шее совсем не подходило к наряду, но девушку это не смущало.

– Спасибо. Я сейчас принесу чай.

– Позвольте вам помочь. Русские часто шутят, что все серьезные разговоры принято вести на кухне.

– А у вас ко мне серьезный разговор? – лукаво усмехнулась Эвелина.

– Очень.

– Тогда прошу за мной.

Просторную кухню в стиле «прованс» заливал лунный свет. Проходя мимо окна, Эвелина зажмурилась от удовольствия.

– Как же я скучаю по солнцу! Для столицы такие дни – редкость.

Богдан не спрашивал, почему же она не поедет к морю. И так понятно. Из-за жары там нужно раздеваться, а свободно передвигаться без вещей она, видимо, уже не может.

Эвелина достала чашки и заварочный чайник, в который насыпала чай, достала вазочку с печеньем и сахар. Как хорошая хозяйка, она не начала разговор, пока не заварила чай и они не сели. Эвелина расположилась спиной к окну, а Богдан напротив, чуть сдвинувшись, как будто от солнечного света, а на самом деле – чтобы контролировать вход на кухню. На стол он положил диктофон, стилизованный под зажигалку.

– Богдан, вы меня заинтриговали. Какое дело привело вас ко мне?

Чайная ложка неловко упала из его рук под стол.

– Ничего, сидите. – Эвелина встала, чтобы дать ему чистую.

Он добавил немного сахара и размешал.

– Интересный букет, – произнес, пригубив.

– Подруга привезла из Таиланда. Здесь такой не купить.

– Эвелина, я знаю о вашей болезни.

– Влад рассказал? – помрачнела она.

– Вы же знаете, что я представляю благотворительный фонд, и мы можем вам помочь.

– В прошлый раз вы говорили, что предпочтение отдается детям, – пряча взгляд в чашке, сказала Эвелина.

– Это так, но я не знал, что речь идет о вас, и готов помочь, – ответил Богдан, внимательно наблюдая за ней.

Щеки девушки порозовели, а на лбу появилась испарина. Горячий чай ускорил действие препарата. Залитая лунным светом, она казалась хрупкой и невинной.

Ковальский пытался убедить себя, что она Хищница, отравленная скверной, но получалось плохо. Карьеру с помощью вещей она не делала, а просто пыталась выжить, борясь с болезнью и с ее последствиями.

– Что для этого требуется? – взяв себя в руки, по-деловому спросила Эвелина.

– Отказаться от вещей, и ваше лечение полностью оплатит фонд.

– Что?! – вскинула она удивленный взгляд. Сделала попытку встать, но он пресек:

– Сидите!

И девушка безвольно обмякла на стуле.

– Я не понимаю…

– На вас сейчас чулки, лиф, и, я подозреваю, в полом украшении спрятан платок. Какие еще вещи у вас есть?

– Юбка. Перчатки. Но я их редко ношу, – ответила она, и глаза удивленно расширились, как будто не веря в собственную откровенность.

Сам же Богдан на мгновение прикрыл глаза. Пять вещей. Пять! Ей не позволят жить. Преодолевая себя, произнес формальную фразу:

– Вы готовы отказаться от этих вещей и забыть об их существовании?

– Нет! Я не могу без них. Вы даже не представляете…

И тут на пороге кухни возник Савицкий с пистолетом в руке.

– Эвелина, замолчи!

– Влад, ты чего?!

– Не стоило тебе сюда приходить, – сказал он, не сводя напряженного взгляда с гостя.

– Опусти оружие, она под прицелом снайпера. И ты тоже, – добавил Богдан, когда на лбу Савицкого появилась красная точка.

– Влад! – испуганно ахнула Эвелина, прижав ладонь к губам. Она все еще не понимала, что происходит, и растерянно смотрела то на него, то на Богдана.

Стоило услышать угрозу в адрес любовницы, как Савицкий сломался, опустив оружие.

– Она ни при чем. Это все я!

Широкими шагами он пересек кухню и сел за стол рядом с Эвелиной. Обнял ее одной рукой, притягивая к себе и заслоняя от окна. Оружие хоть и опустил, но продолжал держать.

– Я знаю, что ты. И знаю о болезни. Могу понять чулки, корсет и платок, но юбка и перчатки зачем? – спокойным тоном, как будто они встретились на светском мероприятии, спросил Богдан.

– Хотел собрать костюм. Я изучал архивы, дневники Хищниц… И во многих местах встречается упоминание, что собранные вместе вещи обладают большими возможностями, чем по отдельности. Я готов понести наказание за это, но не впутывай ее, она и так больна. У тебя же репутация безжалостного, но справедливого ублюдка. Эвелина не подвержена скверне!

– Ты сам ее впутал. Всех братьев подняли из-за обладательницы шести вещей, а у вас пять. Как думаешь, что вас ждет?

– Ты не выйдешь отсюда, – процедил Савицкий, направляя под столом на Богдана пистолет. Понял – или они, или Палач.

– Она тоже, – кивнул Ковальский на девушку, взгляд у которой уже поплыл. – Ты прав, я не сторонник излишней жестокости.

– Ангел мой! – Савицкий встряхнул притихшую Эвелину за плечи и уже гневно потребовал от Ковальского: – Что с ней?!

– Чаша искупления.

Савицкий взвыл. Его взгляд упал на чашку чая. Догадавшись, что там был яд, он отбросил пистолет, схватил чашку и выпил до дна.

– Малышка, посмотри на меня.

– Люблю тебя, – слабо улыбнулась ему Эвелина.

– И я тебя люблю. Мы вместе до конца, – с нежностью произнес он, крепко обнимая девушку. Бросил злобный взгляд на Палача поверх ее головы. – Не отравляй последние мгновения. Тряпки в спальне, в шкафу. Она не прятала. Иди забирай! Остальное с тела снимешь, стервятник. Я бы сейчас отдал, но не хочу, чтобы уходила с болью.

– А как назовешь себя? Скольких братьев ты убил ради этих вещей?

– Я не святой, у всех нас руки в крови. Но за что умирает она? Кому и что она плохого сделала? Ты хоть понимаешь, что значит любить? Когда готов свою жизнь отдать ради ее здоровья. Видеть, как любимый человек мучается, и ощущать свое бессилие. Куда тебе! Такая бесчувственная глыба льда, как ты, не способна на любовь! Но на что бы ты пошел ради своей сестры? Я слышал, вы обожали девчонку, таскали везде ее за собой. Что бы ты сделал, если бы она мучилась от болей и только вещи дарили ей облегчение? Неужели бы и дальше кичился своей принципиальностью? Отдал бы спасение для сестры старым пердунам и маразматикам с наклонностями садистов, считающим себя выше других? Ненавижу их всех! Жалею лишь об одном, что не женился на ней из-за глупых правил, придуманных другими. Мы их рабы! Нам даже любить нельзя, чтобы семья не отвлекала от «великих целей».