И как неожиданно, как странно было пробуждение! Этот вагон, эти грубо храпящие во сне чужие люди… и зимняя стужа за опушенными снегом оконцами купе.

— Торопитесь, детка, поезд стоит недолго, — слышится снова над ее ухом голос Арбатова, и он предлагает ей руку. Ксаня машинально опирается на эту руку, и оба выходят из вагона.

Едва они опустились на платформу, как их со всех сторон окружил целый десяток мужчин и дам.

— Сергей Сергеевич, батенька! Наше вам почтение!

— Сережа-мамочка! Наконец-то!

— Отцу командиру наше нижайшее!

— А мы тут ждали, ждали, ждали!

— Поезд опоздал на целый час.

— Кущик уже нос отморозил, до того на вокзале досиделись…

— Ха, ха, ха, ха!

Целый поток веселых приветствий, смеха, восклицаний посыпался на выходившего из вагона Арбатова. Его обнимали, целовали, и все это среди самых шумных и бурных речей, самого непринужденного веселья.

Бритые лица мужчин, говоривших как-то особенно и жестикулирующих особенно, нарядные, оригинальные и своеобразные костюмы дам показывали, что все встречавшие Арбатова были артисты и артистки.

Действительно, тут была налицо почти вся арбатовская труппа: толстый Дмитрий Петрович Славин или «папа Митя», серьезный комик труппы, с милым, добрым, бабьим лицом, юркий, как обезьяна; второй комик, морщинистый Кущик, казавшийся скорее старообразным мальчиком, нежели стариком; худой, как смерть, костлявый, с мрачным взглядом, в каком-то невероятном плаще, накинутом на плечи, трагик Доринский-Громов; красивый, с огромным букетом в руках, jeune premier[8]труппы Гродов-Радомс-кий; старуха Ликадиева, которую вся труппа Арбатова называла не иначе как «тетя Лиза» и любила без памяти; тоненькая, миниатюрная Зинаида Долина; затем еще какие-то молодые люди, почти мальчики, веселые, суетливые, особенно крепко трясшие руку Арбатова, — артисты на вторые роли, и барышни-статистки в скромных шубках, потертых шапочках.

Все это окружило Арбатова, приветствовало его, осыпая радостными возгласами.

Скромная фигурка Ксани в черном монастырском одеянии, с большим платком на голове как-то уж слишком резко отличалась от всей этой веселой, суетливой толпы, кипевшей жизнью, шумной и суетливой. Ксаня с удивлением смотрела на эту толпу.

— Давайте знакомиться, детка! — произнес Арбатов, обращаясь к Ксане. Позвольте вам представить, — прибавил он, обращаясь к собравшейся труппе, это та молодая новая артистка, о которой я вам телеграфировал…

Прежде чем могла опомниться Ксаня, десятки рук протянулись к ней.

— Ай, да какая же она красавица! — искренно вырвалось из груди Славина, и он отечески ласково погладил Ксаню по головке поверх ее черного монашеского платка.

— Ну, уж ладно. Язык-то попридержите. Избалуете только девочку! — грубовато огрызнулась старуха Ликадиева и без дальних разговоров обняла Ксаню. — Ты их, деточка, не слушай… Красавица да красавица… А вот услышит это «сама», она тебе пропишет красавицу-то, потому страсть завистлива она у нас!

— Кто завистлив? — хотела спросить Ксаня и не успела.

Великолепный букет белых роз, чуть благоухающих среди морозной ночи, очутился перед нею. Красивый господин в бобровой шапке протягивал его девушке, опешившей от неожиданности.

— Будущему собрату на поприще служения священному искусству от его товарищей! — несколько высокомерным тоном произнес Гродов-Радомский и, театральным жестом протянув цветы Ксане, низко склонил перед нею свою щегольски завитую голову.

— Цветы? Мне? Зачем же? — быстро проговорила она, вспыхнув до ушей.

— Звезде восходящей! Таланту молодому, нетронутому! — пробасил глуховатый голос трагика за ее плечами. — Сергей Сергеевич известил нас телеграммой, что нашел «новое дарование», и вот мы позволили себе приветствовать вас этими цветами, барышня! — и его костлявая рука сжала руку Ксани.

Потом к ней потянулись с приветствием другие руки. Ксаня отвечала на все эти пожатия взволнованная, разгоревшаяся. Но вот неожиданно ее глаза встретились с другими глазами, молодыми, восторженными, голубыми, как южное небо, и чистыми, как оно.

— Душечка! Дайте мне расцеловать вас. Я и не ожидала, что вы такая!

И две тоненькие, почти детские, ручонки обвили шею лесовички, а пухлый детский ротик горячо прижался к ее губам:

— Вы такая прелесть! Такая дуся! Красоточка вы моя!

Это была Зинаида Долина, или, как ее звали в труппе, «Зиночка», занимавшая в труппе Арбатова амплуа т. н. ingenue comique.[9]

Ее искренняя ласка и детски-восторженный поцелуй не оскорбили дикую лесную девочку. Это не были снисходительные ласки графини Наты, желавшей быть только благодетельницей. Нет, в Зиночке Долиной Ксаня почуяла искренний, несколько восторженный, детски-горячий порыв, оттолкнуть который ей было не под силу.

Она позволила маленькой Зиночке поцеловать себя, пожала еще две-три протянутые ей руки и вопросительно вскинула глазами на Арбатова.

Тот так и сиял. Горячая встреча, оказанная труппой Ксане, тронула его до глубины души.

— Я рад! Я очень рад, лесная царевна, — шепнул он ей, — и поцелуи, и розы, и дружеское участие — все налицо. Начало прекрасное! Теперь бы только с «самою» поладить… И еще вашим местопребыванием позаботиться… К тете Лизе вас, что ли, поместить? Тетя Лиза, — окликнул он «старуху» Ликадиеву, — вы нашу Ксению приютите у себя?

— И… и, батюшка, — ответила Ликадиева. — И рада бы, да у меня и без того Кущик и Речков живут, да целая свора мелкой братии. Шумно, неуютно вашей барышне у меня покажется. Уж лучше бы к Зиночке ее пристроить…

Услышав свое имя, Зиночка в одну минуту очутилась подле. Ее миниатюрная фигурка уже протискалась к Ликадиевой.

— Ах, конечно, конечно, тетечка! Да я m-lle… — не знаю их имени и отчества — как солнцу рада… Только вот мои головорезы разве…

— Пустяки! Ты, девонька, с Зиночкой поселишься, — безапелляционным тоном решила Ликадиева, обращаясь к Ксане. — Ну, а теперь марш по домам! Пора и честь знать! Прощайте, братцы, я восвояси.

— Мы вас проводим, тетя Лиза. И мы по домам тоже, — послышалось разом несколько мужских и женских голосов.

— А я вас пойду усажу, детка! — своим бодрым, веселым голосом говорил Арбатов, взяв под руку с одной стороны Зиночку, с другой Ксаню и направляясь с ними в сопровождении всей толпы к выходу вокзала.

Маленький город уже спал, погруженный в непробудную тишину. Несколько сонных извозчиков стояло у вокзала. Арбатов кликнул одного из них, усадил на него Зиночку с Ксаней и уже готовился распроститься с ними, как неожиданно скромный монашеский костюм последней резко бросился ему в глаза.