– Вранье. Третья копия у меня, а не у дяди Славы!

– Ага. Итак, письмо вы все же читали, – усмехнулась Вера.

Но Бессонова нисколько не смутило, что его подловили. Он уже мчался вслед за своими новыми фантазиями:

– Мало ли что отец мог сочинить, сидя в тюрьме! Вот что правда – так это то, что дядя Слава был без ума от мамы. Если б она не умерла, он бы отбил ее у папы, зуб даю! Дядя Слава сказочно богат, он бы маме дал все, о чем только может мечтать женщина. Эй, гарсончик! Еще коньячку!

– И ваш отец вот так просто уступил бы любимую женщину?

– Папа был тюфяк! Обыкновенный совковый служащий. И он в конце концов женился бы на тете Ивге.

– Что?! При чем здесь Евгения Борисовна?

– Оспади! Тетя была влюблена в папу, как кошка. Она мечтала иметь двойную фамилию, знаете, для мещанского шика: Бурау-Бессонова!

– Послушать вас, Вик, так в вашей семье – сплошные влюбленности! Не семейка, а роман Дюма-отца. А вы сами? В кого были влюблены вы?

– Я тогда был женат. То ли второй раз, то ли третий… Не помню. Знаете, как говорил Булгаков, на этой… то ли Вареньке, то ли Манечке… Мы с Михал Афанасьичем похожи. – Количество пустых бокалов вокруг Виктора росло. И по мере соединения пива с коньяком ему стало казаться, что его слушают с огромным интересом.

Вера уже открыто расхохоталась.

– Чем же, позвольте узнать?

– Я тоже написал роман. Гениальный. Отослал его на рецензию Роберту Шекли. Тот прочел – и не выдержал: приехал! Сюда, к нам. Только чтобы познакомиться со мной! Прикиньте, Верунчик! Он дальше жить не мог, если не пожмет руку гению! То есть мне.

– И как? По… пожал? – спросила Вера, у которой уже начиналась истерика. От сдерживаемого хохота текли слезы из глаз. Казалось, она смотрит современную постановку «Ревизора», где Хлестакова блестяще изображал Виктор Бессонов. Правда, текст был свой, не Гоголевский, но исполнение!..

– Не то слово! Он обнял меня, пожал руку и даже прослезился. А потом так разнервничался, что лег в больницу с сердечным приступом… Вообразите, первый фантаст мира – и чуть не умер от зависти ко мне. Правда, позже вернулся к себе в Америку… и все же умер. Не выдержал. Не смог пережить, что где-то в далекой стране есть человек талантливее его! Вот так-то…

Лученко встала.

– Мадам, простите, я, кажется, забыл свое портмоне. Вам придется угостить великого прозаика.

– Кто бы сомневался! Вас, «про заек», необходимо материально поддерживать. Иначе ушки отвалятся, – сказала Вера.

Она протянула подошедшему официанту деньги, помахала Андрею рукой и вышла из «Свинга». Казалось, что ее и вправду качает. Болтун Вик мог кого угодно довести до морской болезни.

– Ты чего? – спросил Андрей заботливо.

– Ты не представляешь… – Вера промокнула платком уголки глаз. – Разговор с Виктором Бессоновым – это как пиво пополам с коньяком! Нормальный организм начинает подташнивать. Вранье на вранье. Я сейчас чувствую себя как Золушка, которой нужно перебрать мешок фасоли и отыскать в ней рисовое зернышко. Есть ли хоть крупица полезной информации в этих завалах вранья? И можно ли полагаться на полубред наркомана? Пусть даже в состоянии краткой ремиссии…

– М-да, – задумчиво отреагировал Андрей. – Он мне показался похожим на пуделя.

– Как это? Почему?

– Да мне каждый человек кажется похожим на определенную собачью породу. Или кошачью. А иногда просто на какое-то животное из диких.

– Ну-ка, поподробнее, – оживилась Лученко. – Про пуделей давай, рассказывай.

– Значит так. Ладит с детьми и собаками, крепок и энергичен, спортивен, хорошо поддается дрессировке – если правильная. Это были достоинства. И это не про твоего собеседника. Сложности: легко возбудимая нервная система, неуравновешен, брехлив – ну то есть лает на кусты, образно говоря. И даже самые титулованные пуделя обожают по помойкам рыться, дорываются до всякой дряни… Ты чего?

Вера оперлась руками на плечи Андрея и расхохоталась на всю улицу.

– Ой, не могу! До чего точно!

– Вот видишь, какая от меня польза. – Андрей расправил плечи. – Давай прогуляемся до моей церкви.

– До какой до твоей?

– До Андреевской.

Они прошлись до подсвеченной вечером Андреевской церкви. Храм парил над темным Подолом, точно сотканный из бирюзы и золота. Хотелось выбросить Вика из головы. Но Вера по привычке задала себе главные вопросы: мог ли он сделать укол? Для наркомана шприц – вещь привычная, как для курильщика сигарета. Уж не его ли, неудавшегося ребенка, защищал старший Бессонов, беря на себя вину сына? Что скрывается за трепотней Вика?

Пока эти вопросы оставались без ответа.

* * *

Андрей подвозил Веру домой и не мог отделаться от невеселых мыслей. Да, он понимал, что его любимая женщина не совсем свободна. Но не хотел смириться с этой очевидностью. Какие могут быть больные мужья? И зачем за ними нужно ухаживать, если у нас любовь? Мужья тут совершенно ни при чем! Они здесь лишние. И странно, как они сами этого не понимают…

Он уже пытался донести эту простую мысль до Веры. Но у нее свое представление об этике. И она не может бросить Юрия не как жена, а как врач. Двинятин все понимал, но смириться с этим не мог. И мрачнел.

– Ну давай, – вздохнула Вера. – Устраивай уже мне сцену.

– Откуда ты знаешь? – Двинятин не отрывал глаз от вечерних улиц. – У меня на лице написано, да?

– И на лице тоже. Ну?

– Хорошо. Вера! Ответь мне, только честно. Ты действительно не испытываешь к нему никаких чувств? Например, сострадания? А то, знаешь, от сострадания до любви всего один шаг! Возможно, ты не в курсе, но мужчины очень часто ловят женщину на жалость.

– Неужели?! – Вере безумно нравилось, что Андрей ревнует. Это у нее было впервые в жизни. – Теперь буду в курсе!

– Представь себе! – утверждал он с горячностью. – Тебе кажется: ах он бедненький, лежит с радикулитом. Прям тебе украинская недвижимость! А на самом деле он элементарно косит, притворяется, чтобы подольше удерживать тебя рядом с собой!

– В чем-то ты прав, Андрюша. Радикулит запросто можно симулировать. Но это ж какое надо иметь китайское терпение, чтобы столько дней валяться в кровати и не вставать…

– И поэтому ты им восхищаешься! – На скулах Двинятина заиграли желваки.

– Твоя горячность мне нравится, – искренне улыбнулась женщина. – Но если ты меня любишь, тебе придется научиться мне доверять. И защищать даже от своей ревности… Кстати, вспомнила случай из древней судебной практики. Рассказать? – Она хитренько взглянула на Андрея.

– Да уж, будь так любезна, – пробурчал он.

– Знаешь, в дореволюционной России был такой известный адвокат, Плевако. Однажды старушка украла жестяной чайник. Ее судили. Прокурор, чтобы обезоружить Плевако, иронизировал: да, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но собственность священна, если мы позволим людям потрясать ее, страна погибнет! А Плевако говорит: «Да, много бед и испытаний пришлось претерпеть России за ее тысячелетнее существование. Печенеги терзали ее, половцы грабили. Москву брали. Все вытерпела, все преодолела Россия, только крепла от испытаний. Но теперь… Старушка украла старый чайник ценою в 30 копеек. Этого уж Россия не выдержит, от этого погибнет безвозвратно». Старушку оправдали.