Таня по стеночке начала спускаться. Ноги неприятно подрагивали, хотелось присесть и хотя бы на секундочку закрыть глаза.

А в церкви полным ходом шло приготовление к свадьбе. Двое парней таскали корзины с белыми цветами. Когда двери церкви распахивались, становился слышен орган. Музыка взлетала под готические своды, сыпалась на плечи и головы притихших ребят. Временами музыка спотыкалась, пальцы органиста искали верную ноту, пробовали то один аккорд, то другой, начинали заново.

— Где вы были? — обрадовался Эдик, увидев Макс Макса с Разореновым и Таню.

— Дверью ошиблись, — ответила Кудряшова и закашлялась — спазм не хотел отпускать.

Вокруг знакомые лица. Все стоят, с любопытством смотрят. Все ли? Таня оглядела толпу, отыскала Кожину. Бледная Олёнка застыла над крайней корзиной с цветами, сжав кулачки, и пристально смотрела на Таню. Глаза у нее были припухшие после долгих слез, нос натерт до красноты. Светлый тон пудры, которую Кожина успела положить на лицо, некрасиво выделялся на болезненно покрасневших скулах. Кудряшова отвернулась. Ей неинтересно было задавать макс-максовский вопрос: «Где ты застряла?» С Олёнкой, которая оказалась слабой, говорить было не о чем. Нарастающий гул ахов и восклицаний шел от группки, где Полина что-то быстро рассказывала девчонкам и подошедшему Эдику. Тот понимающе кивал, перевязывая ей правую руку белой тряпкой.

Так, так. Хазатов в сторонке изучает потолок, Сарымай шажками, шажками пробирается к выходу. С этими все понятно. Но девчонки! Никто из них и не подумал подойти, спросить, что произошло. Всем интересно послушать Полинин бред, после которого уже ничего нельзя будет изменить — поверят Зерновой, никого ни в чем потом не переубедишь. Обидно, но пережить можно.

В двери, ведущей из башни, появился Макс Макс. Вид у него был помятый, испачканный и злой.

— Если вы мне сейчас не скажете, кто все это учудил, то я вообще здесь всех прибью. А тебя, Саранча, в первую очередь.

Таня вышла на улицу. Ощущение было такое, словно в подвале она провела не полчаса, а целую жизнь. Даже улица изменилась. Потемнела, присела, состарившись. С нее исчезли нарядные краски, перестало перекатываться по черепичным крышам солнце. Облако зацепилось за макушку шпиля. Ветер гнал по дороге рваную афишу. Странно, Таня только сейчас заметила, что в городе почти нет деревьев. Город, как в панцирь, был забран в камень, строго держал осанку и лишь чуть прищуривался, когда ветер бросал в окна домов песок.

Пережитый страх неприятной занозой шевельнулся в душе. Какое знобкое чувство. Раньше она никогда не испытывала такого одуряющего состояния. Которым нельзя управлять. И которое так не хочется пережить вновь.

— Будет дождь. — На крыльцо вышел Эдик. — Мы, наверное, не сможем продолжать экскурсии — они все пешие.

Кудряшова снова глянула наверх. По небу ползли темные тучи. Они наступали на город, клубились, недовольно ворчали.

— Мне все равно! — крикнула Таня, выходя на улицу Лай. — Слышите? Все равно!

Она побежала направо, уперлась в странное круглое низенькое здание с конической крышей. А потом вдруг увидела ступеньки и пятачок зелени и ринулась туда, под ветки старых кряжистых лип, упала на скамейку и расплакалась, сама не понимая почему. Ветер кружил прошлогодние листья. Проносящиеся под холмом машины глушили шум ветра и ругань грозы. Но сам воздух, наполненный электричеством, не давал забыть — идет ураган.

Липы были страшными. Они древними воинами обступили холм, уперлись в небо корявыми ветками. Старые деревья с болезненными шишковатыми наростами. Словно какой-то колдун в ярости заставил их расти криво. На уровне человеческого роста они начинали раздваиваться, растраиваться, а то и делиться на четыре ствола. Кроны лип шелестели, напоминая о неприятном столкновении в подземелье башни.

Нет, Кудряшова больше туда не пойдет. Ни за что! Полина, оказывается, и сама могла спокойно выйти. А они-то, дураки, полезли ее спасать! Никому не нужны их подвиги. Каждый сам за себя.

Ветер играл Таниными волосами, путал их. Кудряшова собрала их, резинкой перехватила в хвост. В небе зарокотало, и по-хорошему надо было бежать в гостиницу — утро было настолько солнечным, что Таня и не подумала брать зонт. Но уходить было рано.

Кудряшова сползла с лавки и вышла на ступеньки, ведущие обратно на улицу Лай и к церкви Олевисте.

Ветер сдул с мостовой прохожих, и только машины, проезжающие под холмом, напоминали о том, что жизнь продолжается, что никаких перемещений во времени не случилось.

Вернется домой, все-все расскажет маме, а потом залезет в Интернет и узнает про этих полозов, поймет, что это за свадьба такая, змеиная, и что особенного в Таллине, где все это произошло. Поскорее бы вернуться. Впрочем, и осталось-то три дня, две ночи. Все нашлись, больше ничего не произойдет. А про полозов она и в гостинице сможет прочитать. Придет в номер, упадет на кровать и зайдет с мобильника в Интернет.

Далекий еще раскат грома прошелся по черепичным крышам, ветер заставил вертеться флюгеры на шпилях.

Это было, наверное, красиво, когда на макушке башни Олевисте и на четырех башенках по бокам крутились золотые петушки, они весело спорили с ветрами, показывали блестящие гребни всем молниям. Теперь башня настороженно ждала урагана, одиноким крестом встречая непогоду.

Стало весело. Этот город жил по своим законам, и они Тане нравились.

Закапал дождь. Сверкнула молния, на стену ближайшего дома упал электрический отсвет. Заворчал гром. Над липами грохнуло.

Крупные капли дождя тяжело стучали по непокрытой макушке, вызывая неприятный озноб. Дождь барабанил по плечам, по голым локтям, прибивал легкую шелковую юбку к коленям, рождал запоздалую боль в ногах, сбитых бесконечными падениями в под-земелье.

Очередная молния расколола черную тучу и по касательной мазнула вдоль башни. С другой стороны тоже полыхнуло, словно кто-то дал ответный залп. Два грома, встретившись, оглушили друг друга. Ветер заволновался, столбом листьев взвился вверх. Липы у Тани за спиной заохали, завздыхали. И сразу стало понятно, почему они такие: каждый раз быть свидетелем столкновения стихий — еще и не так скрючит. И ведь молнии, промахиваясь, не раз били в них. Каждый удар рождал вот такого многорукого монстра.

Ливень ухнул стеной. Молнии сверкали, перегоняя друг друга. Одна, казалось, ударила прямо в макушки лип. Таня вжала голову в плечи, спустилась по ступенькам на улицу. Брусчатку залили потоки воды. Они неслись с холма, завихрялись около круглого здания с конической крышей, бились о вековые стены церкви. В наступившей темноте только металлические отсветы молний позволяли видеть, что земля еще не разверзлась, что город стоит.

Вода заливала лицо, делала тяжелыми волосы, неприятно текла по ногам. Туча клубилась вокруг высокого шпиля. Она словно зацепилась, и ее теперь болтало на месте, отчего, как из разорванного мешка, из темного бока сыпались молнии. Они с яростью бились о медные листы кровли и, отскакивая, отсветами улетали обратно в небо.