Он передёрнул затвор, проскользнул в направлении фойе и встал прямо напротив лифта. Лифт наконец остановился, двери раздвинулись, и первого, кого увидел Цветаев, был бандерлог с женской головой в правой руке. Женщина явно была красавицей, если бы не гримаса ужаса, которая ещё не оставила её лица. У женщины были ярко-рыжие волосы, и за эти ярко-рыжие волосы бандерлог её и держал, намотав на кулак. Выражение лица у бандерлога было самым что ни наесть дебильным, дебильнее не бывает, подумал Цветаев.

Он поднял «Машку» и выстрелил ему в живот, передёрнул затвор и направил ствол на второго бандерлога, но от неожиданности замер: перед ним ни живой ни мёртвый стоял Лёха Бирсан.

* * *

Они даже не захватили оружие — торопились выслужиться перед Тайсоном, быстро и чётко, с рациональным подходом к делу.

— Выходи! — приказал Цветаев и добавил на невольно брошенный Лёхой Бирсаном взгляд в сторону распахнутой двери. — Нет твоего Тайсона. Убил я его и второго — тоже.

Этим он дал понять, что шансов нет и не предвидятся; и голос его прозвучал, как приговор.

— Только не стреляй… — попросил Лёха Бирсан враз побледневшими губами.

Ему даже не пришло в голову нажать на кнопку лифта, потому что он увидел, что сделала пуля «Машки» с его напарником. Он был словно парализован её огромным зрачком, и тонкие его губы заметно побелели.

Красив был Лёха Бирсан. Мачо в блондинистом исполнении. Война придала ему мужественности, только это мужество стало порочным. Бабы млеют от таких мужиков. Светлые кудри обрамляли высокий, сократовский лоб, а голубые глаза, обычно смотрящие весело и небрежно, на этот раз были смертельно испуганными.

— Не стреляй, — метнулись глаза Лёха Бирсан, — я сдаюсь… — добавил он, поднимая руки, — я тебе всё объясню…

И Цветаев, глядя ему в честные-пречестные глаза, едва им не поверил, если бы в следующее мгновение не обратил внимание, что руки-то у Лёхи Бирсана, что называется, по локоть в крови, и он совершенно не торопится их вытереть.

— А это не я… — вообще посерел Лёха Бирсан, заметив его взгляд, — это он, — и качнул головой в сторону напарника, который хрипел и пускал кровавые пузыри, а двери лифта сходились и расходились из-за его ног, торчащих из кабины.

— Ну допустим… — произнёс Цветаев, которому хотелось верить во всё хорошее всех своих школьных друзей, как хотелось верить, что вернётся довоенная жизнь и всё будет классно, как прежде, без взрывов и без бомб, без грязи и вшей.

— Я у него на подхвате.

— На подхвате? — сурово переспросил Цветаев и аж задохнулся, взглянув на женскую голову в кабине лифта. Один её глаз неподвижно смотрел ему прямо в лицо, казалось, она задумалась, и гневная морщинка между глаз уже пропала. Таких женщин надо любить нежно, страстно всю жизнь, заниматься с ними любовью и холить, а не отрезать им головы.

И вдруг Лёха Бирсан подал ему стародавний и потому очень знакомый знак. Этот знак был знаком их юности. Цветаев забыл его, а теперь вспомнил. Они пользовались им в школе, когда им нужно было объединить усилия; этот знак знали все: и Пророк, то бишь Антон Кубинский, и Гектор Орлов. Цветаев подозревал, что его знает даже Ирочка Самохвалова, потом что она периодически попадала в их компанию до тех пор, пока Гектор Орлов не женился на ней и не начал ото всех прятать; из-за этого они, собственно, и сбежала. Знак был ключом к взаимопониманию, и Цветаев опустил винтовку — не стрелять же в своё прошлое.

— Не верьте ему! — Услышал он голос человека за спиной. — Умоляю, не верьте! Это он мне глаз выколол!

Цветаев удивленно посмотрел на Лёху Бирсана. Подобное заявление могло относиться к кому угодно, только не к Лёхе, первому бабнику, пьянице, сволочи, но не садисту и не убийце.

— Это правда?

Лёха Бирсан молчал целую вечность, а потом, не шевеля губами, прошептал:

— Правда…

— Зачем?! — удивился Цветаев. — Зачем? Объясни мне?!

Перед его внутренним взором пронеслось почти всё, что объединяло их: школа, глупости, которые они совершали коллективно, училки, которых мысленно раздевали, первая водка, которую попробовали за углом на танцульках, девчонки, в которых безумно влюблялись, и ещё много и многое другое: походы, песни у костра, звездное небо и чьи-то стихи. Блин, ужаснулся он, как давно всё это было!

Лёха Бирсан закрыл свои голубые глаза и покачал головой, чтобы Цветаев не подумал о нём плохо.

— Я не знаю… всё так запуталось. Я ничего не знаю.

И Цветаев испытал злорадство — первый красавчик в мире, до которого надо было тянуться и тянуться, перед которым любая девчонка в школе готова была снять трусики, которому всё давалось легко и естественно, несовершенен, как любой майданутый! Нет, подумал он, ошарашенно, не может быть, в этом мире так не бывает. Майдан — это майдан, а Лёха Бирсан — это Лёха Бирсан, пускай он и предал Пророка, но он не убийца!

— Как же так? — спросил он, — я же знаю тебя сто лет. Мы за одной партой с первого класса сидели.

Лёха Бирсан глядел на него во все глаза, в них была просьбы не убивать, не стрелять в своё прошлое. Цветаев вдруг сам для себя нашёл ужасный ответ: друзья совсем другие, не те, какими ты их представлял десять лет назад, а совсем другие, как чужой человек, которому ты благодарен за то, что он не напал на тебя в тёмном переулке.

— Товарищ… товарищ… не слушайте его, — быстро заговорил человек без глаза. — Они заставили его прыгнуть, моего мальчика, сказали, что если он не прыгнет, они убью меня и её. А этот выколол мне глаз…

Видно, он потерял терпение, шарахнулся куда-то, Цветаев не посмел обернуться. Он, не отрываясь, смотрел на Лёху Бирсана, и он под его взглядом всё серел и серел, пока лицо не стало таким, как стенка позади него.

— Рассказывай! — велел Цветаев.

Лёха Бирсан набрал воздух, чтобы наконец хоть что-то произнести в своё оправдание и разобраться с этим миром раз и навсегда, в том числе и за Пророка, которого он предал, но судя по шагам, человек без глаза вернулся прежде, чем Лёха открыл рот.

— Как это стреляет? Товарищ военный, как это стреляет?! — воскликнул человек без глаза.

— Передерни затвор, — велел, не оглядываясь, Цветаев.

— Так?..

Раздался металлический звук, и Цветаев представил, как патрон послушно лёг в затвор.

— Так, — подтвердил Цветаев. — И сними с предохранителя.

— Так?..

— Так, — кивнул, не глядя, Цветаев. — Но стрелять мы его сейчас не будем.

— Почему?! — встрепенулся человек без глаза.

В его голосе прозвучало страдание. Должно быть, он был дисциплинированным человеком, преданным своему делу, любящий своё дело, понимающий ситуации, иначе бы давно спустил курок. Я бы на его месте так и сделал, подумал Цветаев.

— А мы его вначале допросим, — сказал он, и металл, прозвучавший в его голосе, заставил Лёху Бирсана поморщиться.