– Тем более! Это надо отметить! Это надо закрепить любовным цементом!

Он чмокнул её в кончик носа и приподнялся, высматривая телефонную трубку.

– Куда ты опять телефон зашвырнула?

– Сам ищи. Я тебе не помощница в твоих глупостях.

Сергей нащупал трубку.

– Алло, Гоша? Привет, Лисицын на проводе. Как твои дела? Болит? Так и должно быть. Не болело бы, значит, попадание было бы с иным исходом.

Сергей замолчал, прислушиваясь к голосу в трубке.

– Слушай, Гош, я сперва ополоснусь. У меня ночь была хуже твоего вчерашнего дня. Так что дай мне оклематься маленько, и я тебя навещу…

Неглинская вернулась в комнату с двумя чашками.

– Ваш кофе, сударь. Желаете в постель? Или оставить в чашке? – Она кокетливо наклонила голову.

– Мерси за обслуживание, – он отпил кофе. – Всё-таки славная ты девка, Наталья.

– Нравлюсь?

– Нравишься, всегда нравилась и будешь нравиться. Если бы ещё актрисой не была, то я бы тебя просто обожал.

Сергей поднялся.

– Полотенце дашь? – спросил он и пояснил, увидев непонимание на лице Неглинской: – Душ хочу принять.

– А спину потереть пустишь? – Она надула губки.

– Пущу.

– Тогда ступай, сейчас принесу полотенце.

– Кстати, Наталья, ты не одолжишь мне свою машину? Я же на Артёме прикатил. Мне нужно в больницу смотаться, а я в таком состоянии, что на собственных ногах не дотяну.

– Ладно, но за это я потру тебе не только спину. Обещаю, что через полчасика ты будешь в самой нормальной форме. Я таким классным штучкам научилась…

– Ты про что?

– Я про массаж… Ну, в общем, это можно назвать массажной разновидностью…

Гоша Саприков был игрок, настоящий игрок в карты; он был из тех игроков, у которых отсутствуют какие-либо тормоза и которые способны проиграть всё до последней нитки. Примерно за полгода до событий, о которых идёт речь, Гоша вернулся из гастролей по странам Ближнего Востока, счастливый и утомлённый, и на следующий день появился в доме Ивана Денисова, у которого не бывал уже давно. Денисов славился своим гостеприимством и подчёркнутой строгостью заведённого в доме порядка. Этот молодой человек с тонкими чертами вытянутого лица никогда не упускал случая упомянуть о своём дворянском происхождении и не скрывал своего высокомерного отношения к людям безродным. Возможно, в этом и таились корни его некоторой нелюбви к Гоше.

– Плебей, он и есть плебей, – повторял Денисов, – а модную шумиху можно и вокруг валенка раздуть.

Саприков хорошо знал о чувствах Ивана Денисова в свой адрес и мечтал растопить ледяную корку существовавших отношений, повинуясь непобедимому зову амбиций. Когда его отвергали, он прилагал все усилия для того, чтобы вернуть утерянную благосклонность.

Войдя в квартиру Денисова, Гоша увидел холодный взгляд светлых глаз хозяина. Иван стоял у двери, будто ждал появления музыканта.

– Давно не видались, – сказал он, – а это кто с тобой? Почему не представишь?

Гоша спохватился, что пришёл не один, и взял за руку стоявшую позади него девушку.

– Карина, – представил он спутницу и наклонился к Денисову: – Вообще-то у неё более сложное имя, но все называют её Кариной. Так привычнее и удобнее.

Девушка была одета в коричневые тона, но смоляные длинные волосы и не менее чёрные глаза создавали впечатление, что гостья была укутана в чёрную мантию. В гостиной Гоша увидел огромную золочёную раму с изображением генеалогического древа рода Денисовых, висевшую напротив такой же громадной рамы с масляным портретом человека в шлеме и со щитом, который должен был изображать родоначальника рода Денисовых и происходить чуть ли не от самого Рюрика. Саприков узнал в нарисованном самого Ивана Денисова и одобрительно закивал головой. Он понимал, что Иван гораздо больше сочинял о своих предках, нежели знал в действительности, но Гоша искренне завидовал размаху его воображения и клял себя на чём свет стоит, что у него-то не доходили руки до такого. А ведь мог бы и он украсить стены квартиры и особняка не жалкими своими афишами и плакатами, где он рекламировал шампунь против перхоти, а такими же портретами вымышленных далёких предков.

– Мы только что сели играть, – сказал Денисов с улыбкой. – Не желаешь присоединиться?

– Я не думал, – смутился Гоша и потряс прядями паклевидных волос. – При мне мало денег.

– Остановишься, когда проиграешь все, – мрачно пошутил Денисов. – А захочешь играть дальше, так я поверю тебе на слово.

Гоша сел за стол и указал Карине на дверь в другую комнату, где сидели в креслах подруги гостей и, совсем не по-светски забросив ногу на ногу, обменивались светскими сплетнями. Игра затянула Саприкова с головой. Через полтора часа большинство участников отодвинулись от стола и сделались наблюдателями. Вся игра сосредоточилась на Денисове и Саприкове. Гоша давно сидел без копейки, и проигрыш записывал в длинный столбик. В сущности, все разумные пределы остались позади, но Гоша, болезненно сверкая глазами, красный и потный, не позволял прекратить игру. Лицо его было страшным и жалким одновременно. Иногда он хватал первую попавшуюся из стоявших на краю стола хрустальных рюмок с вензелем Денисова и подставлял её под горлышко винной бутылки.

– Гоша, – покачивал головой Иван, – это не такое вино, чтобы его глотать залпом, это редкий букет. Успокойся, возьми себя в руки.

Саприков лишь мычал в ответ, согнувшись к самой поверхности стола и барабаня нервными пальцами по перевёрнутым картам.

– Хватит, – решительно сказал Денисов. – Игра не имеет смысла. Я дал тебе возможность, но ты…

– Я расплачусь, Иван, я точно расплачусь. Ты же знаешь меня.

– Гоша, взгляни на сумму. Ты понимаешь, о чём идёт речь? – Денисов предостерегающе поднял руку с вытянутым указательным пальцем.

– Ещё разок.

– Нет. Будь любезен заплатить.

Гоша провёл авторучкой вдоль цифр, пометил жирной линией что-то и сказал:

– Вот это я принесу завтра.

– Что же с остальными? Кажется, ты говорил, что тебе можно верить на слово? – Денисов сложил руки на груди и обвёл глазами замолчавших присутствующих. – Вы слышали, друзья? На что же это похоже?

– Возьми залог, – Гоша опустил голову, не в силах выдержать устремлённые на него взгляды.

– Залог? Давай. Но что ты дашь?

Саприков резко поднялся, опрокинув стул. Все вздрогнули. Голова Гоши вышла за пределы жёлтого круга, высвеченного старинной лампой в пунцовом абажуре, и музыкант стал выглядеть обезглавленным. Зато его дрожащие руки ослепительно выделялись под лампой на фоне кожаной куртки с мелкими клёпками.