тому же глупцы (Клеон, Писистрат, Гитлер, Аполлоний Тианский и проч.). При всем их резком различии, даже при всей бездне, часто отделяющей их друг от друга, у них есть то формально общее, что исторические времена и сроки, так сказать, «конвергируют» к ним, сходятся на них, иногда надолго и даже как будто навсегда, во всяком случае для очень значительной части человечества, иногда на сроки совсем краткие. Важно то, что они обладают притягивающими, чарующими силами, которые производят в окружающих людях брожение умов и душ, и притом такого рода, что влекомые и привлекаемые идут за своим (истинным или ложным) кумиром вполне добровольно.

Иногда такими лицами оказываются очень ничтожные субъекты, собирающие вокруг себя толпы, падкие до дутых, дешевых «знаменитостей». Легкомыслие бессмысленных толп, предпочитающих Варраву Христу, не раз бывало предметом художественной или философской трактовки. Дурной иррационализм мелкого мещанского псевдо-«мессианства» отлично осмеял Тургенев («Два четверостишия» — Юниус и Юлиус). Совершенно напрасным трудом оказываются поиски смысла в том, например, что какой-нибудь ничтожный писака, «насаганивший» повестушку, или романчик, или музыкальную ерунду, вдруг становится «знаменитостью», прославляется на всех углах, а подлинно гениальные творцы новых ценностей гибнут от нужды в безвестности. Для нас важно то, что вся история человечества переполнена подобного рода «конвергенциями» и «дивергенциями».

Конечно, в смысле еврейском или индусском Греция не была страной с мессианским призванием, ее призвание — иное (Бердяев, «Опыт эсхатологической метафизики», стр. 174). Но вместе с тем никак нельзя отрицать того, что вся духовная история Греции «конвергирует» к сократо-платонизму и «дивергирует» от него. Мессианизм Сократа просто бросается в глаза, и мученическая кончина его — типично мессианское мученичество, хотя очень индивидуально-личное.

Трагедия Чацкого — это сжатая в общей формуле трагедия всякого мессианства, начиная с Того, Кто посылает в мир «мудрецов и пророков», и кончая самими этими «мудрецами и пророками».

В мир они приходят неузнанными, так сказать, «инкогнито», да и как могло бы быть иначе? Ум и самореклама, особенно же сердечный ум и самореклама, никак не совпадают, да и совпасть не могут, так же, как самый подлинный, то есть сердечный, ум никак не совпадает с шумом, который «выглядит» глупо, даже идиотски... Конечно, здесь речь идет не о трубе архангела, от которой загораются небо и земля, но о том шуме и треске, которыми сопровождается то, что мы назвали как-то «обратной алхимией», дурной алхимией превращения золота в свинец, что и случается всякий раз, когда высокие ценности захватываются толпой или людьми толпы, «человеком улицы»...

«Верь ты мне, о друг оглушительного шума, что наши самые великие — это самые тихие часы».

Шум и скандал поднимают не «Чацкие», но их враги, которые «подобно псам, лают на то, чего не понимают» и «подобно ослам, предпочитают солому золоту» (Гераклит). Это подобно также петуху старой, как мир, басни, у которого в постоянной немилости жемчуг: «зерно ячменное», видите ли, «не столь видно, да сытно»... Словом, хорошо известные рацеи шестидесятников.

Совершенно естественно, что чекисты XX века почувствовали в шестидесятниках своих прямых предков по всем своим культуроборческим и человекоубийственным мерзостям и возвели их в ранг «святых отцов Октября». Доказать это более чем легко, да и неоднократно было доказываемо как автором этих строк, так и другими исследователями и мыслителями.

Но это — тема, требующая специальной статьи.

Р. Плетнев

А. А. Чацкий в «Горе от ума» Грибоедова

Попытка развенчания героя

Большие писатели часто оказываются необъективными критиками. Напомню несколько примеров. И. Бунин не признавал таланта Ф. Достоевского, не ценил пьес А. Чехова. В. Набоков (От редакции. Дабы не создавать недоразумений, сообщаем, что наша редакция отнюдь не считает Набокова «большим писателем». Одаренность литературного трюкачества и эпатажа (особенно скабрезного) дана многим снобам и пшютам в литературе. Но это совершенно иная литературная категория, чем «большой писатель». В «большом писателе» всегда наличествует и большая личность. Его не может потянуть порнографическая «слава» (среди международных снобов, конечно) бездарной «Лолиты» и еще более бездарной «Ады». К перечислению Р. В. Плетневым снобнстически-глупых заявлений господина Набокова добавим, что ему же принадлежит в одном интервью сообщение, что «Платон — не философ».) считал, что в курсе по русской литературе достаточно посвятить десять минут творчеству и личности Достоевского. Роман «Доктор Живаго» для Набокова бесталанен и полон мутной советчины. Солженицын же — третьестепенный журналист, а Гете — «пошляк». В истории литературы бывали и обратные случаи, т. е. высокая оценка гением, великим писателем слабого писателя и незначительного поэта. Приведу пример: неумеренные похвалы Гете сербскому плохому поэту и великому чудаку — Симе Милутиновичу Сарайлии. Бывает и так, что «дух времени», установившаяся оценка произведения и его героя, увлекают за собою и талант, и ум, и объективность критика.

В русской критике положительная и похвальная оценка характера, слов и действий Чацкого покоилась не столь на отзыве В. Белинского (он говорит в своей статье больше о Гоголе, чем о «Горе от ума» и Чацком), но на мнениях и аргументах А. Григорьева и особенно И. Гончарова. Статья последнего «Мильон терзаний» (Собр. соч.. т. VIII. М.. 1955, стр. 7.13,15,19, 22. 32-34.) была решающей. Возможно ли считать И. Гончарова вполне объективным критиком? Я полагаю, что нельзя. Если, напр., взять его письмо к А. Пыпину — «Заметки о личности Белинского» (1874 г.), то необходимо отметить известную пристрастность. Гончаров замалчивает многое, оправдывает ряд выпадов, даже таких, где Белинский заявлял о Лукреции Флориани (героиня модного романа Жорж Занд): Лукреция «богиня, перед которой весь мир должен стать на колени!» Гончаров опускает отзывы Белинского о зрелом Пушкине. В этих отзывах читаем: «По своему воззрению Пушкин принадлежит к той школе искусства, которой пора уже совершенно миновала в Европе и которая даже у нас не может произвести ни одного великого поэта». Гончаров не мог не знать, как Белинский печатно одобрял в переводе «Гамлета» самовольную вставку в монологе: «У Шекспира этого нет. Так что ж?.. Переводчик вошел в дух Шекспира, освоился...» (Кстати, Белинский не знал ни слова по-английски и толковал о достоинствах двух переводов!) Гончаров не признает недостатка образования у Белинского, затушевывает его полнейшую зависимость в философских вопросах от мнений приятелей, знавших иностранные языки. В статье-письме ясно желание выгородить Белинского. Замалчивается многое, затушевывается невыгодное при признании горячности, а порою и непоследовательности Неистового Виссариона, как звали Белинского некоторые современники.

Обратимся теперь к «критическому этюду» — «Мильон терзаний». Основные положения этой большой статьи (около 34 страниц) можно свести к двух пунктам. 1) Чацкий впадает в расстройство