И тут в мастерскую вошел Зак. Он явно устал бесконечно резаться в одну и ту же игру на видеоигровом устройстве, которое отыскал для него Эф, или же в наладоннике просто сели батарейки, поэтому Зак покинул микроавтобус и вернулся в дом, где застал взрослых за какой-то непонятной для него беседой.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Ничего особенного, молодой человек, — ответил Сетракян, усаживаясь на одну из картонных коробок, чтобы дать отдых ногам. — Просто обсуждаем стратегию. У нас с Василием намечена одна встреча на Манхэттене, поэтому, с разрешения вашего папы, мы прокатимся вместе с вами по мосту.

— Какая еще встреча? — встрепенулся Эф.

— На аукционе «Сотбис». Там организован предварительный осмотр лотов.

— Я полагал, они не выставляют интересующий нас предмет на обозрение.

— Нет, не выставляют, — сказал Сетракян. — Но мы должны попытаться его увидеть. Это мой наипоследнейший шанс. Как минимум, наше посещение даст Василию возможность изучить их меры безопасности.

Зак посмотрел на папу и спросил:

— А разве мы не можем вместе с ними заняться мерами безопасности, как Джеймсы Бонды? Зачем нам этот дурацкий поезд?

— Боюсь, что нет, мой маленький ниндзя, — сказал Эф. — Тебе надо ехать.

— А как вы будете поддерживать между собой связь, чтобы потом снова собраться вместе? — спросила Нора. Она вытащила свой телефон. — Эти штуки теперь работают только как камеры. Твари валят вышки сотовой связи по всему городу.

— Если произойдет самое худшее, — сказал Сетракян, — мы всегда сможем встретиться здесь. Вероятно, вам, Нора, следует позвонить вашей матери по стационарному телефону и сообщить, что мы выезжаем.

Нора немедленно отправилась звонить. Фет вышел, чтобы завести микроавтобус. В мастерской остались Эф и Зак (отец немного приобнял сына за плечи), а напротив них — старый профессор.

— Знаешь, Закари, — сказал Сетракян, — в лагере, о котором я тебе рассказывал, условия были настолько жестокие, даже зверские, что я не раз хотел схватить какой-нибудь камень… да все что угодно: молоток, лопату… и укокошить одного, а может, и двух охранников. Конечно, я тут же погиб бы вместе с ними, и все же… опаляющий жар момента истины был столь силен… по крайней мере, я хоть что-то совершил бы. И уж во всяком случае, моя жизнь — и моя смерть — обрели бы какой-то смысл.

Говоря это, Сетракян ни разу не взглянул на Эфа, он не сводил глаз с мальчика, и все же Эф знал, что речь старика предназначалась ему.

— Я действительно думал тогда именно так. И с каждым днем все больше презирал себя за то, что ничего не делаю. Перед лицом столь бесчеловечного притеснения каждая секунда бездействия воспринимается как трусость. Выживание вообще очень часто представляется как нечто унизительное. Но! — в том, что я сейчас скажу, как раз и заключается вынесенный мною урок; урок, который я, будучи уже старым человеком, отчетливо вижу с высоты моего возраста: иногда самое трудное решение — не в том, чтобы принести себя в жертву ради других людей, а в том, чтобы выбрать именно жизнь — из-за них. И продолжать жить — ради них.

Только теперь Сетракян перевел взгляд на Эфа.

— Я очень надеюсь, что вы крайне серьезно отнесетесь к этим моим словам и запомните их.

Черный Лес. Мясокомбинат «Решения»

Роскошный, сделанный на заказ микроавтобус, шедший в середине кавалькады из трех автомобилей, притормозил и остановился точно под навесом перед входом в мясокомбинат «Решения», располагавшийся в северной части штата Нью-Йорк.

Подручные, вышедшие из переднего и замыкающего внедорожников, раскрыли большие черные зонты. Задние дверцы микроавтобуса раскрылись, и на подъездную дорожку опустился автоматический трап.

По трапу спинкой вперед съехало инвалидное кресло. Люди с зонтами мгновенно окружили сидевшего в нем человека и быстро переправили его в здание.

Зонты оставались раскрытыми до тех пор, пока кресло не остановилось посреди широкого прохода между стойлами, выстроившимися в просторном, безоконном помещении. Человек в кресле, столь старательно избегавший солнца, был укутан в одеяние, больше всего напоминавшее бурку.

Элдрич Палмер, наблюдавший за входом в здание со стороны, не сделал ни малейшей попытки поприветствовать прибывшего; он просто спокойно ожидал, когда того распакуют. Предполагалось, что Палмер встретится с самим Владыкой, а не с одним из его гнусных лакеев времен Третьего рейха. Однако Темного монстра нигде не было видно. Магнат вдруг осознал, что после схватки Владыки с Сетракяном он, Палмер, ни разу не удостоился аудиенции у верховного вампира.

Легкая неучтивая улыбка скривила губы миллиардера. Радовался ли он тому, что недостойный профессор оказался способен умалить достоинство самого Владыки? Нет, скорее нет. Палмер не испытывал и не мог испытывать расположение к неудачникам, особенно таким, как Авраам Сетракян. Однако, будучи человеком, привычным к постам президентов и директоров, Палмер не возражал против того, чтобы Владыка получил свою долю унижения.

Палмер тут же мысленно отругал себя и зарекся допускать такие идеи даже на краешек сознания в присутствии Темного.

Тем временем гитлеровец, сидевший в кресле, слой за слоем снимал с себя покровы. Это был Томас Айххорст, нацист, который когда-то был главой лагеря смерти Треблин-ка. Он поднялся из инвалидного кресла и встал во весь рост. Черные солнцезащитные покровы лежали у его ног, как множество выползков сброшенной плоти. Выражение его лица до сих пор хранило высокомерие и надменность, свойственные коменданту лагеря, хотя прошедшие десятилетия, как слабая кислота, растворили и смягчили резкие черты. Кожа лица была гладкой и походила на маску из слоновой кости. В отличие от всех прочих Вечных, которых когда-либо встречал Палмер, Айххорст упорно носил костюм и галстук, что позволяло ему сохранять выправку немертвого джентльмена.

Неприязнь, которую Палмер испытывал к нацисту, не имела ни малейшего отношения к его преступлениям против человечества. Палмер сейчас и сам был в полной мере при-частен к страшной геноцидальной операции. Его отвращение к Айххорсту было порождено скорее завистью. Он ненавидел Айххорста за то, что тот был облагодетельствован Вечностью — великим подарком Владыки. Вечностью, которую сам Палмер жаждал и ждал с неизбывной страстью.

Тут Палмер вспомнил, как его впервые представили Владыке, — именно Айххорст поспособствовал той встрече. Этому знакомству предшествовали целых три десятилетия поисков и исследований, три десятилетия тщательного изучения тех швов, где мифы и легенды соединяются с исторической реальностью. В конце концов Палмеру удалось выследить самих Древних и обманом добиться встречи с ними. Древние отвергли просьбу Палмера о присоединении к клану Вечных, причем отказ был резкий и категоричный, хотя Палмер знал, что Древние порой принимали в ряды своих избранных выкормышей некоторых людей — людей, чье состояние было куда меньше палмеровского. Надменное презрение Древних — после стольких-то лет надежд! — было невероятно унизительным. Элдрич Палмер просто не мог этого вынести. Решение Древних означало только одно: Палмер бесповоротно смертен и должен отказаться от всего, чего он достиг в своей досмертной жизни. Ну нет. Пепел к пеплу и прах к праху — это хорошо для масс, Палмера же устраивало только бессмертие. А что касается уродской перестройки его тела, неизбежной при обращении, — тела, которое и так никогда не отличалось особым к нему дружелюбием, — это всего лишь незначительная цена, которую можно было заплатить с легкостью.