— Понятно. Очень жаль.

Дарлинг нисколько не жаль. Ни на волос не жаль, ни на мгновение. Но почему молчит Костас?

— Завтра у меня день рождения, — сообщает Даша с обезоруживающей, острой, как кинжал, улыбкой. — Ничего особенного, всего лишь сорок. Соберется небольшой круг близких друзей. И я была бы рада видеть вас…

— Меня? — Дарлинг совершенно сбита с толку. Экспериментатор Даша с ловкостью переставила их с Костасом насекомые головы и даже не заметила этого.

— Вас. И Костаса — на правах старого друга. Очень старого. Мы с Шоном были бы рады вас видеть, не правда ли, милый?

Даша дублирует последнее предложение на английском, и ее несчастный my dear рассеянно кивает, слабо понимая, что же на самом деле происходит.

— Я сожалею… и с днем рождения!

Дарлинг могла бы придумать фразу и поумнее, но что поделаешь, если на плечах у нее голова Костаса, в которой нет ни одной мало-мальски стройной и связной мысли. А те, что есть, в панике мечутся под черепной коробкой, отталкиваясь от ее стенок и пикируя вниз на торчащую арматуру «я сожалею». У «я сожалею» острые рваные края, и раны тоже получаются рваными, несовместимыми с жизнью, — неужели Дарлинг сожалеет? Так сильно, что готова умереть?

Дарлинг нисколько не жаль. Ни на волос, ни на мгновение. Смертельно сожалеет Костас, но он все еще молчит.

— Ну что ж. — Снова эта острая улыбка — кинжал и укол обезболивающего одновременно. — В любом случае мне было приятно познакомиться с вами, Дарья. И повидать тебя, Костас. И мне действительно жаль, что наше знакомство было таким коротким. Но если вы надумаете еще раз посетить Пномпень — дайте знать. Я буду рада вас видеть в любое время. Шон, милый, дай Дарье визитку.

Англичанин послушно лезет в маленькую сумку, прикрепленную к поясному ремню. Несколько секунд роется там, вынимает наконец маленький плотный прямоугольник картона и протягивает его Дарлинг. Пальцы Шона мелко дрожат.

Какого черта! Зачем ей визитка мужа женщины, которую — о, как сильно надеется на это Дарлинг! — она больше не увидит. Которую постарается забыть, которую начнет забывать прямо сейчас, стиснув зубы и сжав кулаки.

— Это визитка моего мужа, но по ней вы всегда сможете найти и меня.

Дарлинг ни минуты в этом не сомневается: где Даша — там и дурацкий молодой англичанин с оранжевым зонтом, с махровым халатом на изготовку, с комнатными тапочками в зубах. Если бы Шон был собакой — какой бы собакой он был? Не кавказцем, не ротвейлером — той-терьером или карликовым пинчером, хотя по костяку больше напоминает борзую. Какой бы ни был — любой пес отличается преданностью хозяину. Хозяйке. А пес Шон демонстрирует еще и истерическую той-терьерскую верность, бедняга.

— Удачного Пномпеня, Дарья. И тебе, Костас. И удачного полета завтра.

…Они молчали всю дорогу до отеля. Сидевшая на переднем сиденье Дарлинг то и дело заглядывала в зеркало над приборной панелью: как там Костас? Но зеркало пустовало — Костас забился в самый дальний угол. Еще оставалась надежда на Дениса Ильича — вот было бы здорово, если бы проклятый идиот разрядил обстановку своей болтовней.

Но и Денис Ильич как воды в рот набрал, он даже не комментировал (очевидно, под дамокловым мечом уже забытых Дарлинг угроз и санкций) мелькающий за стеклами городской пейзаж. От нечего делать она стала изучать визитку Шона, не слишком, впрочем, информативную:

SHEAN BARBER

photographer, cameraman

Далее следовал номер мобильного телефона. Все.

Оператор и фотокорреспондент, ничего удивительного, — чем еще заниматься англичанам в странах третьего мира, после того как их колониальная империя рухнула? Не важно, что здесь, в Камбодже, наследили французы: аборигенам совершенно все равно, кто высасывал из них соки — англичане, французы или примкнувшие к ним португальцы с испанцами. Это теперь они миссионерствуют, волонтерствуют, массово прививают население против малярии, желтой лихорадки и туберкулеза. И, отягощенные чувством вины за совершенное их предками, почтительно придерживают дверь в свой уютный европейский мир. Чтобы как можно большее количество аборигенов влезло туда и поплотнее там утрамбовалось.

А еще они снимают видовые зарисовки из жизни аборигенов, находя ее нищету не лишенной поэзии. Или — репортажи о нескончаемых военных переворотах. Шон, очевидно, в этом преуспел. Или — не преуспел? — Даша ведь не любит тех, кому повезло.

Мысли о Даша снова начинают одолевать Дарлинг: Даша и Шон, Даша и Костас, Даша и она сама; и получается так, что Даша существует отдельно от всех, за пеленой тропического ливня: ее можно разглядеть в мельчайших подробностях, но что-то важное — самое важное! — обязательно ускользнет. В четком, просвеченном до последнего штриха микрокосме художника Саорина ей делать нечего.

Чтобы избавиться от навязчивых мыслей о Даша, Дарлинг попыталась сосредоточиться на картинках за стеклами «Фольксвагена». Миниатюрные мусорные свалки прямо на грязных тротуарах; многоквартирные, трущобного вида дома — хаотично и без всякой системы чередующиеся со скрытыми за высокими заборами виллами. Цвет этих каменных заборов — преимущественно розовый и голубой, иногда они украшены позолоченными львами, больше похожими на собак.

«Фольксваген» двигался в потоке мопедов и тех самых маленьких крытых фиакров на мопедном ходу. Тротуары кишели людьми, занятыми самыми разнообразными делами: они толпились у жаровен с едой, у дверей бесконечных лавчонок, сидели на корточках у стен, перетаскивали подобие мебели, разливали по канистрам и полуторалитровым пластиковым бутылкам подобие бензина; а потом Дарлинг увидела пожилую женщину, по виду — англичанку или скандинавку. Она ехала на велосипеде, ловко лавируя в потоке мопедов и машин. Что делает здесь престарелая высушенная леди?

А что делает здесь Даша!

Живет как ей вздумается.

По мере приближения к «Интерконтиненталю» улицы становились чище, а ближние подступы к отелю и вовсе сверкали чистотой. Он оказался внушительных размеров высотным зданием, похожим на раскрытую книгу, с маленьким, усаженным пальмами парком перед фасадом. Попрощавшись с Денисом Ильичом, Дарлинг и Костас наконец-то остались одни.

Костас, казалось, снова стал самим собой — таким, каким привыкла видеть его Дарлинг. Спокойным, уверенным в себе человеком, преуспевшим в этой жизни. Костас оставался собой, пока они регистрировались у портье на ресепшне и получали ключи от номеров. Но все закончилось в лифте, когда Дарлинг, глядя на панель с мерцающими цифрами этажей, спросила:

— Что это было?

— Что? — не сразу ответил он.

— Там, на стоянке.

— То, что не входит в вашу компетенцию, Дарья. Этот вопрос я считаю закрытым.

Последующие два этажа прошли в полном молчании.

— Вот что. Завтра вы полетите одна.