— Я знаю, что он вспыльчив, — продолжает Бентон, — но говорю о буйных вспышках, возможно сопровождаемых диссоциативным расстройством личности, исчезновением на несколько часов, дней, недель, после которых человек либо ничего не помнит, либо помнит очень мало. Это то же самое, что мы наблюдаем у некоторых мужчин и женщин, вернувшихся с войны: провалы в памяти, вызванные сильной травмой, которые часто путают с симуляцией.

От этих же симптомов, насколько можно понять, страдает Джонни Донахью, только я не уверена в том, что бедолаге кое-что не внушили.

Бентон говорит так, словно он на самом деле уже знает ответ:

— Джек определенно симулянт, уклоняющийся от ответственности.

Я создала Филдинга.

— Чего ты мне о нем не рассказывала? — продолжает Бентон.

Я создала Филдинга таким, какой он есть. Он — мой монстр.

— У него что-то было? — не отстает Бентон. — Что-то, что неизвестно даже мне, даже ФБР? Я мог бы узнать, но хотелось бы, чтобы ты сама рассказала мне об этом.

Бентон и ФБР. Опять все сначала. Он, конечно, не простой агент. Не могу этого представить. Следователь-аналитик, аналитик данных, аналитик угроз. В Министерстве юстиции так много аналитиков, агентов, у которых академические знания сочетаются с оперативным опытом. Если ты сел в тюрьму или получил пулю, то вполне возможно, в твоей беде виноват коп с докторской степенью по психиатрии.

— Что ты знаешь о своем протеже Джеке, чего не знаю я? — снова спрашивает Бентон. — Кроме того, что он больной на голову ублюдок. Это так. В глубине души ты сама это понимаешь, Кей.

Я — монстр Бриггса, а Филдинг — мой монстр.

— Мне прекрасно известно о сексуальном насилии, — спокойно заявляет Бентон, словно ему наплевать, что произошло с Филдингом, когда тот был ребенком.

В нем говорит не психолог, но кто-то еще, я уверена. Копы, федеральные агенты, государственные обвинители, те, кто защищает и наказывают, не чувствительны к оправданиям. Они судят «субъектов» и «представляющих интерес лиц» по тому, что те сделали, а не по тому, что сделали с ними. Таким людям, как Бентон, наплевать, почему этим беднягам невозможно помочь. В душе Бентона нет сочувствия к отвратительным, опасным типам, и годы, когда он работал врачом и консультантом, были для него настоящим мучением. Он занимался не своим делом и, как не раз признавался, чувствовал себя пустышкой.

— Это известный факт, поскольку дело было передано в суд. — Бентон чувствует необходимость рассказать мне то, о чем я никогда не спрашивала Филдинга.

Не помню, когда и как я впервые услышала о спецшколе возле Атланты, которую посещал Филдинг еще мальчишкой. Вспоминается упоминание Джека о некоем «эпизоде» в прошлом, опыте общения с каким-то «терапевтом», в результате чего ему крайне трудно иметь дело с любой трагедией, касающейся детей, в особенности если они подверглись насилию. Я никогда не пыталась выпытывать у него подробности. Особенно в те дни.

— 1976-й, — говорит Бентон. — Джеку пятнадцать, хотя все началось, когда ему было двенадцать, и продолжалось до тех пор, пока их не поймали, занимающимися сексом в кузове ее фургона, припаркованного на краю футбольного поля. Она как будто хотела, чтобы их поймали. Была уже беременна. Еще одна жалостливая история об интернате, на этот раз, слава богу, не католическом, а для трудных подростков. Это было одно из тех частных исправительных учреждений, в названии которых присутствует слово «ранчо». Ты не рассказывала мне о том, что сделала терапевт, признанная виновной по десяти пунктам обвинения в сексуальном насилии в отношении несовершеннолетнего.

— Я не знаю подробностей, — наконец отвечаю я. — Почти никаких. Я не помню ее имени, если вообще знала его, и не имела понятия, что она была беременна. Это был его ребенок? Она родила?

— Я просмотрел материалы дела. Да. Родила.

— У меня не было причины заглядывать в материалы дела. — Я не спрашиваю, что за причина была у Бентона. Он все равно не скажет сейчас, а может, и никогда. — Как жаль, что на свете есть еще один ребенок, которого Филдинг плохо воспитывал. Или вообще не воспитывал, — добавляю я. — Как печально.

— У Кэтлин Лоулер тоже жизнь была не сахар.

— Как печально, — повторяю я.

— Женщину признали виновной в совращении несовершеннолетнего, — говорит он. — Не знаю, что стало с ребенком, девочкой, она родилась в тюрьме и была отдана в приемную семью. Принимая во внимание дурную наследственность, возможно, тоже сидит в тюрьме или уже мертва. Кэтлин Лоулер то и дело попадала из одной заварухи в другую, сейчас находится в исправительной тюрьме для женщин в Саванне, Джорджия, отбывает двадцатилетний срок за непредумышленное убийство с отягчающими обстоятельствами. Джек поддерживает с ней связь, он ее тюремный друг по переписке, хотя использует для этого вымышленное имя, и это не то, чего ты мне не рассказала, потому что я сомневаюсь, что ты об этом знаешь. По сути дела, я даже не представляю, что ты могла знать.

— Кто еще был на совещаниях на прошлой неделе? — Я так замерзла, что посинели кончики пальцев, и жалею, что не взяла с собой куртку. На двери я замечаю лабораторный халат Филдинга.

— Мне пришло это в голову, когда мы сидели в твоем кабинете, — говорит Бентон, бывший агент ФБР, бывший защищенный свидетель и мастер секретов, который больше не ведет себя как «бывший».

Он ведет себя так, будто расследует дело, а не консультирует. Я убеждена, что мои подозрения верны. Он наверняка вернулся к федералам. Замкнутый круг.

— Психическое расстройство. Я много думал об этом, пытался вспомнить его в прежние дни. Много размышлял о том, каким он был тогда. — Бентон рассуждает прозаично, как будто не испытывает никаких чувств к объекту разговора. — Он никогда не был нормальным. Вот что я хочу сказать. У Джека серьезная скрытая патология. Потому его и отправили в интернат. Чтобы научился справляться со своим гневом. Когда ему было шесть лет, он ткнул другого мальчишку в грудь острием шариковой ручки. В одиннадцать ударил мать по голове граблями. Потом его отправили на ранчо под Атлантой, где он стал только злее.

— Понятия не имела, что он делал, когда рос. У нас как-то не принято раскапывать подноготную врачей, которых нанимаешь на работу. Ничего такого не было, когда я начинала, когда он начинал. Я же не агент ФБР, — язвительно добавляю я, — и не раскапываю все, что можно, о людях, не расспрашиваю соседей, среди которых они росли. Не пытаю их учителей. Не отслеживаю друзей по переписке.

Я встаю из-за стола Филдинга.

— Хотя, возможно, следовало бы. Теперь, наверное, буду. Но я никогда не покрывала его. Никогда не защищала его в этом отношении. Признаю, что была чересчур снисходительной. Признаю, что исправляла его ошибки и провалы или, по крайней мере, пыталась это сделать. Но я бы никогда не сделала ничего неэтичного ни для него, ни для кого другого. — Больше — нет, мысленно добавляю я. Однажды бес попутал, но теперь — хватит, и я сделала это не ради Джека Филдинга. И даже не ради себя, но ради высшего закона страны.