«Россия умирает, – сказал Прайс, круглолицый латыш с резко торчащими скулами, с белесым ежиком коротко стриженных волос надо лбом. Чем-то неуловимым он напомнил Мите Лангусту. – Это погибшая страна, господа. Ее нам надо будет поделить по справедливости. Но лишь тогда, когда ее туша уже совсем разложится и засмердит». Эмиль вскинул на Прайса глаза. Сощурился. Бойцовский медленно, пристально глядя на них обоих, тасовал колоду. Да, они все были игроки. Да, кто-то – один из них – должен был выиграть. Выиграть все. А не жалкий маленький мандарин. Не янтарные запонки. А хоть бы и Янтарную комнату. А все подчистую. Для этого надо было играть чисто. Делать верные ходы. Кто из них, игроков, отхлебывающих Лорин крепкий кофе, вытирающих широким шелковым галстуком потные щеки и подбородки, мог похвастаться, что ни разу не сделал плохого или неверного хода?! Кто из нас без греха, пусть первый бросит камень… в кого?.. В ближнего своего?.. В международный валютный рынок?.. В существующий строй, верней, в отсутствие его?.. В Россию, растерзанную, стонущую, раненую, лежащую в крови последней, чеченской, всех внутренних тайных, невидимых войн, идущих каждый Божий день, у их толстобедрых, крепко стоящих и на этой земле, и на землях иных государств, отъевшихся ног?.. «Россия жива, – нахально смеясь Бойцовскому в лицо, отпарировал Эмиль. – Только вот живые претенденты на ее тайный престол могут умереть. Скапуститься в одночасье. И следов не найдешь. Если, конечно… играть неправильно. Правильный игрок…» – «То есть жулик?..» – насмешливо вставил Бойцовский. «… выигрывает всегда», – тяжело докончил Дьяконов. Отвернулся. Опрокинул чашку с кофе себе в рот под трясущимися усиками, как рюмку коньяку.

Через короткое время – на часы и в календарь никто не смотрел – Бойцовский стал другом Мити. Он оценил Митин пристальный, понимающий взгляд тогда, во время пикировки с Эмилем. Он догадался: этот долговязый, вечно небритый мрачный мальчик понимает больше, чем знает, его можно быстро приручить и натаскать – ему, Прайсу, Блоху, пройдохе Загорскому, а не Эмилю. О, он отнимет у Эмиля сахарную косточку! Эмиль не успеет ее разгрызть. Бойцовский пригласил Митю к себе в кабинет, в Кремль. Митя, шествуя мимо Успенского собора, останавливаясь перед Царь-Колоколом, опоздал к Бойцовскому на десять минут. Бойцовский, глядя на часы на запястье, сказал резко и жестко: сейчас вы опоздали на десять минут, молодой человек. Завтра вы можете опоздать на всю жизнь.

Мите не надо было повторять: он запомнил эти резкие, как ножевой удар, слова накрепко – тоже на всю жизнь. Бойцовский рассказывал ему то, что Эмиль хотел бы рассказать, да не мог. Митя понял: они все против Эмиля. Потому что Эмиль вышел на иные мировые рубежи. А они на них выйти не могли. Чтобы на них выйти, они должны были подкопаться под Эмиля. Его, Митиными, руками.

Он размышлял: почему им было попросту не убрать его, не выстрелить великому Дьяконову в затылок или в спину, как другим бизнесменам либо политикам?.. Ведь проще пареной репы… О, нет. Они вынюхали силу Эмиля. Они хотели проникнуть в его тайны, на его территорию. Они хотели сделать его союзником. Они понимали: он хорошо школит своего Сынка, и Сынок, лучше чем кто бы то ни было, сможет им посодействовать. Они не желали стать инструментами, щупальцами Эмиля. Они хотели сделать его своими щупами и бурами.

Беда была в том, что они все, Эмильевы владетельные друзьяки, засматривались на Изабель, а Эмиль, как назло, взял моду прикатывать из банка ли, из Кремля ли со всей компанией прямо в особняк Мити – ах, опять картежная дурацкая игра, опять нежная музыка – Изабель, ласточка, поставьте Патрисию Кас, это же моя любовь!.. у вас есть ее последний альбом, два месяца назад вышел!.. ну, в Париже-то небось еще раньше!.. кажется, «Последняя птица» называется!.. – и Митя вынужден был выставлять не только кофеек на стол – пусть это лиска Лора там, на Тверской, у Папаши, кокетничает, играет в тонную даму, – а что-нибудь покрепче, вынимал из бара «арманьяк», «бурбон четыре розы», и Изабель озорно подскакивала, заглядывая в рюмочку, как в золотое колечко при Крещенском гадании: о, бурбон – любимый напиток Анри Четвертого!.. я специально из Парижа захватила в этот раз, чтобы перед вами, Борья, похвастаться!.. – и Бойцовский мило улыбался на это фамильярно-наивное «Борья», глотал смело «четыре розы», заходился в мучительном кашле: в напитке французских королей крепости было под девяносто градусов – больше, чем в ямайском пиратском роме. Избель имела успех у кремлевцев, и сначала Митя гордился и выпячивал грудь, потом стал присматриваться, потом – пытаться грудью заслонить Изабель от слишколм наглых, вызывающе откровенных взглядов то Бойцовского, то Прайса. Оба знали толк в бабах. Оба были безмерно избалованы ими. Пресытились. Устали. Изабель была нежная, юная, новенькая, соблазнительная. Когда они узнали, что пташка – из семьи Рено, они оба взвились: да как это мы пройдем мимо!.. Они оба заключили друг с другом пари. Бойцовский сказал: выиграю я, и вскоре. Через три недели. Рыжий латыш процедил: я выиграю. Мой срок – десять дней. «Да ты, брат, просто „шаттл“ какой-то, не верю, гляди, как влюбленно она таращится на Дмитрия», – дернул плечом Бойцовский. «Это игра, Борис, – резанул Прайс. – Это тоже игра. Я играю. Играешь и ты. Что ставим на кон?..» Бойцовский опустил голову. «Если выиграешь ты, Роберт, – глухо выдавил он, – я разрешаю тебе вступить со мной в пай. Я тебя не обижу. Если выиграю я…» Бойцовский впился глазами в его веснушчатую, курносую бульдожью морду. «Ты даешь мне кредит для открытия моего банка. Я задумал открыть его в этом году, и я это сделаю… твоими руками», – чеканя слоги по-прибалтийски, сказал Прайс, глядя Бойцовскому прямо в лицо. «А если… никто из нас не выиграет?..» – спросил он, обмеряя взглядом замаслившуюся рыжую мордаху Прайса. Молчанье длилось два, три мига. «Если не выиграет никто – объекта для сраженья не будет вообще. Я найду способ это сделать». Бойцовский вытаращился, потом расхохотался. «У тебя получится?..» – «У меня все всегда получается, Борис. – Круглые собачьи глаза глядели из-под белесых бровей серьезно и бесстрастно. – Я найду человека. Я же сам не стану руки марать. А вазу, что не продана с аукциона, лучше разбить. Чем она попадет в руки плебея». – «А мы с тобой благородные, Роберт?..» Прайс не ответил. Закурив, он рассеянно вглядывался в дым, расходящийся над его головой кругами и кольцами. Бедная девочка. Но игра есть игра. А все же лучше бы они поставили на войну в Чечне. На лимоны баксов в откуп набычившейся Европе. На генерала Карягина. Генерала так или иначе убьют. Преднамеренно или случайно.

– Мир балансирует, Митя. Мир идет по канату, я же тебе говорю. Мир – это карточный домик. Ма пароль, как говорит наша милая Изабель. Дунь – и он развалится… а ты бросишься собирать карты, снова складывать их, возводить картонные стенки: Боженька, спаси даму и короля!.. – ан нет, этот вихрь – настоящий, этот ураган сметет все… вотн в Европе же смел, стер все с лица земли, какие наводненья, какие жертвы… детей находили под проводами высоковольток – обугленных, рты открыты в крике, зубки торчат… а стихия, Митя!.. Ты ее не остановишь!.. О, звонок… погоди… – Эмиль взял трубку сотового. Поднес к уху. – Але, але!.. Вас слушают!.. Говорите!.. Да, это дом Морозова-Дьяконова!.. Да, дома!.. Минутку!.. – Эмиль протянул трубку Мите, оторвавшегося от поцелуев с Изабель в углу дивана – забравшись на диван с ногами, они предавались невинным забавам прямо на глазах у завидующего и вздыхающего Папаши. – Сынок, это тебя!..