Кейт снова огляделась, пробежав глазами по ровненько висящим фотографиям, по окнам, выходящим на улицу с медленным движением, на офисное здание через дорогу, такое же уродливое, как это, но продукт иной архитектурной причуды. Потом поймала свое отражение в стекле, и это отвлекло ее от реальности, и она прошлась взглядом по всей комнате, как бы вывернутой наизнанку, в которой углы находятся в противоположных концах, и в одном из них висел ужасный предмет, там, где две стены сходились с потолком, и она резко обернулась в панике, в жуткой панике, поэтому сперва обратилась не к тому углу, потом определила нужный, подошла к этому предмету, сделав шаг, потом еще один, и тогда поняла — и утвердилась в этой мысли, — что предмет, на который она смотрит, тот, что висит в углу под потолком, это устройство, аппарат, он тоже смотрит на нее, этот кусочек стекла размером с монету, заключенный в пластиковый корпус.

Видеокамера.

Сорок минут спустя она уже сидела в машине и дожидалась, когда пробьет три часа. Снова все то же самое. Моросящий дождик превратился в настоящий ливень, который никак не проигнорируешь. В ледяной ливень.

Она смотрела, как другие мамаши бегут во двор школы, сжимая в руках зонтики, поплотнее запахивая плащи, как вода стекает по нейлону, и коже, и прорезиненной ткани. Некоторые тащили младенцев и малышей постарше, заталкивали их на детские сиденья машин или в прогулочные коляски, борясь с ледяным потоком, льющимся сверху. Какой ужас.

Из-за дождя вся эта толпа скопилась в краткий период времени. В обычные дни мамаши прибывали сюда как бы поэтапно, группами, и начиналось это довольно рано, с половины третьего. В обычные дни было не так заметно, какое это неорганизованное стадо.

Так. Значит, видеокамера.

Кейт не могла даже на минутку отрешиться от мысли о ней. Когда Декстер станет проверять видеозаписи? А если сигнал с камеры поступает на сервер, и кто-то следит за его офисом постоянно? Кто? И постоянно ли? Или же все идет только в память компьютера? Имеет ли Декстер возможность проверять записи прямо из Лондона? Или же должен вернуться в Люксембург, в офис? А это случится не раньше чем через две недели, после Нового года.

И вообще, неужели все эти папки с бумагами принадлежат именно ему? Или какому-то его клиенту, кто бы он ни был? Может, камера видеонаблюдения тоже собственность этого клиента? И вообще все это непонятное содержимое офиса не принадлежит Декстеру?

Кейт выбралась из машины, борясь с непрерывным потоком вопросов, ступила под дождь, присоединилась к стаду мамочек, зашагала вместе с ними, вошла в школьный двор как раз в тот момент, когда первые дети начали выскакивать из дверей и прыгать прямо в лужи, свободные, счастливые, не обращая внимания на жуткую погоду. Вообще ни на что не обращая внимания.

Интересно, когда именно ее застукают и прихватят? И кто?

В мозгу Кейт все время крутилась одно и то же выражение: «Польза сомнений». Она должна была все рассказать Декстеру, разрешить его сомнения. И он должен был все рассказать ей, разрешить ее сомнения. И вообще это следовало бы внести во взаимные клятвы, которыми обмениваются при заключении брака. Это более важно, чем «в богатстве и бедности, в здравии и в болезни любить и поддерживать, пока смерть не разлучит нас». Польза сомнений.

Ну и как ей теперь с ним объясняться?! Какие рациональные причины привести, чтобы оправдать свое проникновение в его офис, то, что она сперла у него ключи, вломилась к нему, разнюхивала и высматривала?

Может, поддерживать иллюзию, будто ключи выпали из его сумки? Или сказать, что он сам дал ей все коды и пароли, сообщил их по телефону, а она просто не сумела противостоять искушению?

Или же избрать агрессивный метод: она ведь вполне могла свалить все на свое неуемное любопытство, проистекающее из его чрезмерной секретности. «Если бы ты сам мне все рассказал, — могла она ему заявить, — все, что угодно, тогда, возможно, мне бы это совсем и не понадобилось. Это все твоя вина, — могла бы она бросить ему обвинение. — Ты сам меня заставил так поступить».

Но как — как?! — объяснить, откуда ей известно, где расположен его офис?

И еще одно: если всю эту проклятую ситуацию перевернуть наоборот, какие он сможет привести объяснения?

Он, вполне вероятно, занимается именно тем, о чем говорил ей: работает в банке консультантом по системам компьютерной безопасности. И связан исключительно с электронной памятью. Вся его информация находится в компе, в который ей нет доступа. На бумаге — никаких сведений касательно профессиональных дел. А зачем же тогда все эти папки в его офисе? Или это развлечение в свободное время, хобби, любительские упражнения?

Или что? Что-то другое?

Декстер, несомненно, каждый месяц делал весьма значительные прибавления к их текущему счету и больших сумм с него не снимал. Кто-то хорошо платил ему за что-то. Кто? И за что?

И конечно же, никакая не случайность, не простое совпадение, что Джулия и Билл, как выяснилось, служат в ФБР и откомандированы в распоряжение Интерпола: они, по всей вероятности, расследуют нечто, связанное либо с ней, либо с Декстером. Почему?

У Кейт было такое ощущение, что она слишком долго прожила тайной жизнью, когда никто ничего не знал о ней, о том, кто она такая и чем занимается. А теперь положение радикально изменилось, все эти люди каким-то образом оказались по ту сторону баррикады — к огромному сожалению! — и ей необходимо кардинально пересмотреть все, во что она когда-то заставила себя поверить, все, относящееся к ее мужу.

Она нагнулась над мальчиками, проверила, как пристегнуты их привязные ремни — кожа при прикосновении к холодным металлическим пряжкам тут же мерзла, острые углы врезались в ладонь.

Конечно, Декстер, вполне вероятно, ни в чем не виновен. У него могут найтись объяснения — да и она о них уже не раз думала или даже не может себе представить. А виновной окажется она сама. Именно она — цель расследований Интерпола. А ее преступление — дело Торреса.

Она забралась на водительское сиденье.

Чего она никак не могла объяснить, так это то, каким образом давно забытое дело вновь стало объектом расследования. Либо имеются какие-то улики против нее, улики пятилетней давности, либо их нет. Но ничто из ее жизни в Люксембурге не имеет даже косвенного отношения к произошедшему тогда в Нью-Йорке, к тому, что она изо всех сил старалась похоронить в памяти. Именно это заставило ее понять, что она больше не может оставаться на оперативной работе. Заставило осознать, что она теперь недостаточно сильна и не столь рационально мыслит, чтобы сохранять былую объективность. Отделять свои панические материнские инстинкты от профессиональной ответственности. Она уже не могла доверять себе, быть уверенной, что всегда поступает правильно; да и самой ей больше доверять нельзя. Ей следует уйти с этой работы. И она ушла.

Но отставка ничего не изменила в отношении уже сделанного. Того кусочка в ее прошлом, от которого она никак не могла убежать.