Первым делом, добравшись до дома, она позвонила Бобру.

– Вовка, ты про меня никому не трепался?

– Че значит – трепался? – не понял Бобр.

– Ну… что мы с тобой дружим?

– А мы че, не дружим, че ли?

– Нет, я не в том смысле… – Нюта разозлилась на собственное косноязычие и брякнула прямо: – Короче, ты говорил кому-нибудь, что я – твоя девушка?

– А ты б хотела? – заинтересовался он.

– Чего? – не поняла Нюта.

– Ну типа… быть.

– Типа, быть твоей девушкой? – уточнила она.

– Типа, того.

Нюта отвела трубку от уха и посмотрела на нее, словно ожидала увидеть внутри притаившегося Бобра.

– Слышь, Вовка, – начала она осторожно, – тебя на тренировке по голове никто не бил?

– А че? – удивился Бобр. – Тренировки еще не было.

– Да так. Ерунду гонишь…

– Ничего я не гоню, – слегка обиделся Вовка. – Я сам хотел того… предложить. Ну, типа – будь моей девушкой.

– Как-то это все очень неожиданно, – пробормотала Нюта, – даже не знаю, что сказать. Надо подумать.

– А, ну ты думай! – оживился Бобр. – Я заскочу минут через пять.

– А мне разве хватит? – испугалась Нюта.

– Чего? – не понял Бобр.

– Пяти минут. Чтоб подумать.

– А, ну дак ты не сразу можешь отвечать. Типа, завтра. Или послезавтра. А через пять минут мы на тренировку валим.

– А, ну да, – кивнула Нюта. – Спасибо, что напомнил.

Повесила трубку и осталась сидеть, глядя на телефон. Телефон зазвонил.

– Алле, Ань! – прогудел Вовка. – Ты, это…

– Я еще не подумала! – испуганно воскликнула Нюта.

– Да не… Отменяется тренировка. Там у наших в театре случилось что-то. Собирайся, я щас забегу.

Огромный щит с декорацией косо привалился к заднику. Это была любимая Нютина картина – с ледяным дворцом, со снежными волками и мчащейся поверху фигурой Ночи. Только теперь она выглядела ужасно. Кто-то вылил поверх снежных спиралей черную краску, проткнул в нескольких местах ткань, испачкал, изгадил, изляпал все, что мог.

Кругом угрюмо застыли студийцы.

– Как? – выдохнула Нюта. – Кто?

– Фиг знает кто, – отозвался Миха. – Может, малолетки какие баловались…

– Как же! – перебил его Славян. – Малолеткам такую дуру не перевернуть. Тут дяди постарше отметились.

– Узнаю – руки оторву! – мрачно заключил Олег. (Он, оказывается, тоже был тут. А Нюта и не заметила.)

Бобр упруго ходил вдоль щита, словно тигр, жаждущий крови. Кулаки у него чесались. Ему очень хотелось куда-нибудь бежать и кого-нибудь бить. Но бежать было некуда и бить некого.

– Ой, ребята-а! – с тихим отчаянием протянула Юлька. – Премьера через три дня…

– Надо позвонить Леве! – Стю первая сообразила, что пора переходить от причитаний к действиям. – Натянем новую ткань, он перерисует…

– Нет, не перерисует, – Нюта сказала это тихо, но все услышали, – он уезжает сегодня. До Нового года. У нас последнее занятие было.

И все замолчали. И в молчание словно ворвался насмешливый свист поземки. Как будто сама Снежная королева, пролетая мимо, улыбнулась им застывшей ледяной улыбкой.

– Ну и ладно! – Бобр резко остановился. – И не надо картинок! Сделаем что-нибудь по-быстрому. Сзади простыни натянем…

– Какие простыни, Вова? – вздохнул кто-то.

– Белые!

– А на Королеву натянем белые тапочки… – хмыкнул Славян, не удержавшись. Бобр набычился и посмотрел на него долгим немигающим взглядом. Ему очень хотелось набить кому-нибудь морду.

Славян выпрямился (он чуток не доставал Бобру до плеча) и тоже уперся в Вована недобрым взглядом. Каждому хотелось сорвать на ком-нибудь злость.

– Ребя, погодь! – тут же полез разводить ситуацию Миха. – Подраться мы всегда успеем. Тут думать надо. Еще идеи есть? Кроме белых простыней?

Все замолчали. И снова будто ледяной смешок прошелестел в тишине.

– Есть! – рявкнул вдруг Бобр. – Придумал!

– Че, синие простыни? – подколол Славян.

Но Вовка на подкол не отреагировал. Радостная мысль осветила его физиономию, будто лампочка Ильича.

– У нас же есть!.. Она и того…

– Чего того? – нетерпеливо переспросила Стю.

– Нарисует!

– Кто?

– Во, – толстый палец Бобра торжествующе уперся в Нюту, – она! Художник. Ферштейн?

Все дружно уставились на Нюту, будто она только что слетела с потолка. Или соткалась из пыльного воздуха, подобно тени отца Гамлета.

– А ведь точно, – с надеждой протянул Славян, – ты ведь черкаешь в своем блокнотике…

– И в художку ходишь…

– Костюмы рисуешь…

– Анька, давай!

– Ура!

– Вы че? – ужаснулась Нюта. – Я не смогу… не умею…

Ей хотелось немедленно исчезнуть. Да вот хотя бы провалиться прямо сквозь сцену, в запыленный подвал.

Но народ, не обращая внимания на ее слабые протесты, уже плясал вокруг в приливе буйного оптимизма.

– Эй! – отбивалась она. – Я не могу…

И тут Олег схватил ее за руку.

– Анька! Молчи! Я в тебя верю! Ты можешь! Ты справишься!

Совсем близко оказались его глаза – верящие, сияющие…

Но тут Бобр могучим плечом оттер Рэда в сторону и на радостях потряс Нюту так, что у нее клацнули зубы. Его распирало от гордости. За нее, ну и немного за самого себя – ведь это он родил гениальную идею.

– Давай, рисуй!

Нюта молча схватилась за голову. Ей было страшно. Ужасно страшно. Но в душе уже рушились крепостные стены, сдвигались железные колеса, открывались потайные дверцы.

– Ладно, – прошептала она, – ладно… Я попробую…

Все было не ладно. Все было совсем не ладно. Наоборот. Был ужас, ужас и еще полный кошмар в придачу.

Никогда раньше Нюта не ощущала такой каменной тяжести ответственности. Груза чужих надежд.

С подготовкой к работе все устроилось на следующий день удивительно быстро. Стараниями Шефа нашлась новая ткань. Притащили краски, губки, кисточки, щетки, банки, тряпки, оставшиеся от Левы. Притащили и установили у стены испорченную декорацию – для образца.

Перед началом Нюта всех выгнала. Если уж суждено ей опозориться и подвести коллектив, то ее позора хотя бы никто не увидит.