– Пирогова? – нахмурилась Ксюша. – Елена Алексеевна? Ты правда думаешь, что стоит…

– Стоит. В отличие от того же Носова-старшего, свободного времени у нее навалом. И если она вменяема, то я уверена, с удовольствием нам поможет.

– А Носов?.. – Ксения водила ногтем по скатерти. – Я имею в виду сына, а не внука. Неужели нет никакого способа на него выйти?

Маша задумалась. Способ, конечно, имелся. Носов был слишком серьезным человеком, чтобы на него не оказалось досье в соответствующих органах. Она могла бы попросить Андрея связаться с его знакомцами в ФСБ. Маша поморщилась: все разговоры с Андреем в последнее время сводились у них к новостям о погоде: «Льет, говоришь? У нас на дачке тоже не пройти без сапог», и к краткой сводке о Раневской: «Жрет, гад, как сволочь». Выходить за круг пустых светских тем было опасно. Маша ни слова не говорила о работе на Петровке и о своем повышении. Не обсуждали они и совместную жизнь, чтобы, не дай бог, не наступить на болезненный нарыв под названием «получившее отказ предложение руки и сердца». Что делать, как прервать эту идиотскую ссору – да нет, даже не ссору, а нечто более серьезное: экзистенциональный кризис в их отношениях, – она не знала. Вот и пряталась, как девочка в кусты, в метеорологическую сводку. Маша вновь вздохнула – еще тяжелее.

– Ты согласна? – услышала она и поняла, что Ксюша уже давно смотрит на нее вопросительно, а она и вопроса-то не услышала.

– Прости, я задумалась. С чем согласна?

Ксюша смущенно поерзала на стуле:

– Я не готова идти в психбольницу в одиночку. Я… Давай вместе?

Маша улыбнулась, кивнула:

– Давай.

* * *

Место оказалось благостным: совсем рядом – Православная семинария, Митрополичий сад, Свято-Троицкая Александра Невского лавра. Обводный канал блещет на чахлом зимнем солнце, канал непарадный, трудяга и пролетарий. Коллектор для сточных вод заводов и фабрик, выстроенных на его берегах, граница между, собственно, настоящим Петербургом и «новостроем». В ушах задуло с неприличной силой. Не сговариваясь, Ксюша подняла капюшон, а Маша надвинула на лоб одолженную у Любочки вязаную шапку – не до красоты. Совсем рядом катила посередь низких берегов свои воды Нева, оттуда и задувал уже совсем морской ветр-ветрило. Добравшись до места, девушки уставились на здание больницы. По сравнению с окружающим индустриальным пейзажем, кранами и вечными строительными заборами дом выглядел почти аристократически: сходящий на нет классицизм конца XIX века – высокие окна с полуциркульными проемами, парадное крыльцо, интеллигентный немаркий цвет беж.

Ксюша поежилась, взглянув на окна первого этажа, забранные совсем не изысканными решетками.

– Знаешь, Обводный еще называют каналом самоубийц, – она неловко улыбнулась: да, есть у нас и такие достопримечательности. – Говорят, их сюда «тянет». По сто человек за год, бывало, с мостов бросались. А в 93-м вообще рекорд – больше трехсот. По одному в день выходит, да?

Маша пожала плечами, бросив взгляд на современные здания на другой стороне канала. Чуть облагороженные сейчас хоть и тусклым, но солнечным светом, они, должно быть, навевали жуткую тоску под беспросветно серыми небесами. Неудивительно, что именно здесь всем хотелось немедленно расправиться с жизнью.

Маша ободряюще улыбнулась замерзшей Ксении:

– Я бы, честно говоря, ради такого дела проехалась до центра. Если уж бросаться с моста, так лучше с Троицкого, да с хорошим видом. – И, взяв Ксюшу под руку, решительно направилась к больнице. – Пошли.

* * *

Корочки – пусть московские, пусть с пространным и не особенно внушающим доверие объяснением ситуации – помогли. Сидящий напротив Маши невыразительный мужчина лет сорока с водянистыми глазами навыкате слушал их очень внимательно: им необходимо, объяснила Маша, побеседовать с одной из пациенток больницы о событии, происшедшем в далеком прошлом. Услышав фамилию, психиатр пожевал губами: да, он знает эту пациентку, она из «вечных», домой ее не отпускают уже давно. Диагноз – шизофрения.

– Но вы же понимаете, – постучал психиатр ногтями по покрытой стеклом столешнице, – память подобных больных – дело ненадежное: нарушение ясности сознания часто приводит к срыву процессов запечатления и последующего воспроизведения информации.

– Но ведь возможно и обратное? – склонила голову Маша. – Существуют же случаи гипермнезии?

Ксюша, сидящая рядом, бросила на нее испуганный взгляд. Маша усмехнулась про себя: чтение учебников по судебной психиатрии нельзя считать потерянным временем.

– Я имею в виду, – пояснила она Ксюше, которую только что туманно представила главе больницы как «нашего петербургского консультанта», – патологическое усиление функций памяти.

– Бывает, – кивнул головой глава больницы – стала видна круглая лысина, вроде тонзуры, на макушке. – Но, как вы, наверное, знаете, и она имеет хаотический характер. – Главврач встал. – Вряд ли вы сможете получить от Пироговой нужную информацию. Скорее сами запутаетесь в ее бреду. Но, как я понимаю, вы все равно хотите попробовать?

Ксения и Маша с готовностью поднялись с неудобных стульев со слишком прямыми спинками.

– Да, – кивнула Маша. – Хотим.

В коридоре больницы, где слонялись облаченные в халаты пациенты, пахло неопределенным супом, потолок давно не белили, пучился внушительными пузырями старый линолеум. Маша заметила, как Ксения, не решаясь оглядеться по сторонам, испуганно смотрит в пол. Маше тоже было не по себе: ей казалось, что суповой запах пытается забить совсем другой сомнительный аромат. И не обычный больничный амбре. Нет, тут пахло безумием. Этот запах за секунды просачивался сквозь поры внутрь, делался частью тебя, будто заражал сумасшествием, как гриппом. Маша нахмурилась: что за глупости лезут в голову? А главврач тем временем толкнул дверь в конце коридора. Они очутились в странном помещении: стены увешаны рисунками, на столах, больше похожих на сдвинутые вместе школьные парты, лежат краски, цветная бумага, карандаши. Казалось, они резко переместились в Дом творчества юных – в какую-нибудь студию по художественному развитию.

Ксения с любопытством разглядывала рисунки на стене.

– Смотри, – показала она Маше на чернильное пятно, похожее на быка. – Здорово. Экспрессивно.

Главврач поморщился, как от кислого, а Маша, улыбнувшись, медленно прошлась вдоль стены – кроме «быка» там имелся вполне натурально нарисованный цветными карандашами глаз, наполовину прикрытый ладонью, и набросок гуашью – краснолицый персонаж с устремленной вверх, как пламя костра, шевелюрой.

– Ар брют. Спонтанное, не имеющее никаких шаблонов творчество. Никакого разграничения между реальностью и чудесами в голове, – подмигнула она Ксюше.

– А по-моему, просто мазня душевнобольных, – жестко перебил ее главврач. – Выдумали термин! У тех, кто придумал, тоже, очевидно, было не в порядке с головой.

Маша почувствовала, как у нее сводит скулы – две фразы, и весь ее кредит уважения к этому человеку оказался исчерпан.