— То есть катарсиса не было, — разочарованно сказал главврач.

Пациенты клиники «ЕвроАдекват», как водится, делились на коммерческих и тех, кто по страховке. Коммерческие платили за себя сами, так что срок их пребывания здесь часто определялся состоянием не столько психическим, сколько финансовым. А вот те, за кого платила страховая компания… Тут, как говаривал главврач, открывался простор для финансовой оптимизации. Или, как говаривали врачи‑эксперты из страховых, простор для гипердиагностики и гипертерапии.

В летний период, когда даже неврастеники предпочитают сидеть на дачах, а не лечиться, количество койко‑дней в клинике падало катастрофически. Финансовая оптимизация главврача состояла в нахождении причин и предлогов подержать застрахованных подольше. В лечебных заведениях, занимавшихся конкретными органами — кишечником, печенью, сердцем, стандарты были прописаны четко, и администрация испытывала ограничения в оптимизации. Но когда речь шла о расстройствах душевных, стандарты выглядели весьма расплывчато. Одно дело — температура или количество белка в моче, совсем другое — подавленность или тревога — поди измеряй. Поэтому, хоть эксперты и приезжали в «ЕвроАдекват» по расписанию, уличить администрацию в злоупотреблениях им не удавалось. А уж в дела пациентов из полиции, ОМОНа, спецназа и прочих людей с оружием так и вовсе старались не лезть. А то не долечишь, он потом перестреляет соседей, а тебе отвечать.

В общем, с какой стороны ни забеги, отпускать домой тихого Антона Опушкина главврачу не было никакого смысла.

— Вам надо успокоиться, — сказал он.

— Вы уже это говорили.

— Говорил и повторю еще раз.

— В общем, не отпускаете. Телефон, надо полагать, тоже не вернете?

— Если вам нужно, вы всегда можете позвонить под присмотром дежурной.

— Могу. Но дело в том, что я не хочу звонить, а равно и делать что‑либо еще под чьим бы то ни было присмотром. — Антон встал. — Если вы меня не отпускаете, мне придется уйти без вашего разрешения.

— Без моего разрешения, — доктор зевнул и устало потер глаза, — вас не выпустят. Таковы правила нашей клиники.

— Знаете, я тут долго думал и понял одну штуку. Правила — они как бог, существуют только для тех, кто в них верит. Но это секрет, доктор. — Антон приложил палец к губам и подмигнул.

На его лице гуляла безумная улыбка. «Бедный парень, — подумал главврач, — все‑таки здорово ему там досталось…»

После полдника Антон зашел в секцию терапевтического труда и там целый час усердно терапевтически трудился: лепил из глины, обжигал и раскрашивал поделку.

В палате он достал из кармана веревку, украденную в секции, и приладил ее к африканской маске. Теперь маску можно было носить.

После ужина Антон надел маску, взял прялку и вышел в коридор. Дежурная сестра сидела за своей стойкой, с головой уйдя в сборник «100 новых судоку».

— Ключи! — замогильным голосом потребовал Антон, направив прялку на дежурную.

— Красота какая! — оценила медсестра. — Я все хотела спросить у вас, Антон, откуда эта маска?

— Из Сомали, — объяснил Антон, снимая маску. — Товарищ там работает, вот подарил. Можно мне мой мобильный телефон, Наташа? На минутку.

— Конечно. — Сестра открыла дверь подсобки, где хранились личные вещи, и вынесла Антону его коробку.

Антон взял свой телефон, быстро сунул его в карман, достал из того же кармана его глиняный муляж и сделал вид, что набирает номер.

— Никто не подходит, — сказал он через минуту. — Спасибо!

— Пожалуйста, спокойной ночи.

На следующее утро он набрал номер отделения полиции Красных Огурцов и попросил к телефону майора Иванова.

«Да», — говорил Иванов. «Где же я его возьму?!» — говорил Иванов. «Нет, еще не потратил», — говорил Иванов.

В конце беседы майор сказал, что Антон псих, но обещал помочь. В его голосе звучало уважение.

Тем же утром Сергей Шулаков гулял по саванне, одетый в комбинезон из леопардовых шкур, который подарили ему соратники на день рождения. В руках у него был автомат Калашникова. Сверху послышались свист и крик, прямо перед ним на многострадальную сомалийскую землю на парашюте опустилась красивая белая женщина в таком же леопардовом комбинезоне.

— Сволочи! Скоты! Как вы с женщиной обращаетесь?! — Анжелика села, перестала кричать и воззрилась на загорелого мужчину с автоматом.

С автоматом. Со шрамом. В леопардовом комбинезоне. Из настоящего леопарда! Она поправила волосы, немного растрепавшиеся во время свободного падения, и, понизив голос на октаву, сказала:

— Здравствуйте.

— Добрый день, — галантно ответил Шулакет, не веря своим глазам.

— Я одинокая, но несломленная женщина, — произнесла незнакомка. — А вы, я вижу, человек благородный и не откажитесь протянуть руку помощи.

Тем же утром президент России провел в Кремле встречу с министрами, чтобы наконец разобраться, что же произошло в «Останкино». Встреча привела его в тихую ярость. Министры с перепугу озвучили (разговаривать они давно разучились и только озвучивали) несколько абсолютно противоречащих друг другу версий, явно выдуманных тут же в кабинете. От плановых учений, через ложную тревогу до происков исламистов, американцев и оппозиционеров. То ли вместе взятых, то ли по отдельности.

Президент выпроводил министров и посмотрел на часы. Он уже много лет боролся с соблазном попробовать облегчать давление шапки Мономаха средством, традиционным в этих стенах, — водкой. Пить он не любил и всю жизнь от этого страдал. Товарищи еще в молодости упрекали его: «Ты что, не русский человек? Не патриот? Русский? Патриот? Тогда пей». После водки он впадал в тоску и отупение. Но сейчас любое из этих состояний было бы спасением по сравнению с ощущением бессильной ярости перед происходящим вокруг. Если уже в Москве, в Телецентре «Останкино» мы не можем навести порядок, о каком управлении вообще может идти речь? Страна живет своей жизнью. И система, в которой она живет, называется… Президент посмотрел на часы. Полдень. Да что б вас всех! Он открыл дверцу шкафа, налил себе водки в стакан для виски и сделал глоток. И система эта называется хаос. Хаос! Он сделал еще один глоток. За окном на солнышке грелись красные кремлевские башни. Перекрасить их, что ли? Раньше, говорят, были белые. Или это стены были белые? Он допил водку, налил еще и уселся в кресло, по‑американски закинув ноги на стол.

Но если все хаос, то это же по‑своему прекрасно! Это значит, что ошибиться нельзя. Это все равно что рисовать абстрактную картину. Как ни намалюй, она останется абстрактной, а ценность ее будет зависеть от того, кто нарисовал. Президент побарабанил ногтями по стакану. Дверь открылась, в кабинет засунулась морда дурака Токмакова.

— Звали?