Он пытался успокоить себя напоминанием об очевиднейшихвещах: даже если кто-то заметит ее проделку, вряд ли свяжет это с поручениемРишелье, с утонченным замыслом, имеющим целью скомпрометировать королевуФранции; всё это могут посчитать обычной шуткой или проказой влюбленнойженщины, возжелавшей заполучить какую-то вещественную память о своем предметеобожания, – примеры известны и многочисленны как для мужчин, так и дляженщин. Наконец, здесь, как и во Франции, не принято бросать в тюрьму знатныхдам по столь ничтожному поводу, как кража подвесок на балу, и Анну надежнозащищает от многих неприятностей ее пол – это с мужчинами, будь они знатны,принято обходиться гораздо более бесцеремонно. Знатных дам не принято пытать изаключать в темницу – для этого нужны не в пример веские основания – например,претензии на престол, как это было с леди Джен Грей[19],отравление мужа при столь вопиющих обстоятельствах, как случилось с матушкойпринца Конде, или попросту брак с насолившим всем фаворитом, достаточновспомнить о печальной участи Леоноры Галигаи…[20]

Но от того, что он себе все это внушал, легче на душе нестановилось – они могли предусмотреть не все, даже великий Ришелье не более чемсмертный, кто-то мог предупредить Бекингэма, а он человек злобный имстительный, как все слабодушные авантюристы, взобравшиеся на вершину неблагодаря уму или способностям, а исключительно с помощью пронырливойбеззастенчивости в средствах…

Потом его стало беспокоить другое – показалось, что он могперепутать условленное место, и Анна с Рошфором сейчас тщетно ждут его совсем вдругом уголке парка. Сделав над собой нешуточное усилие, д’Артаньян дословновспомнил их разговор перед отплытием из Лондона – нет, все правильно, речь шлаименно о Саде прудов, где когда-то располагались рыбные садки королевскойкухни, и фигура единорога была здесь одна-единственная, это солнечных часов неменее полудюжины, потому их и не выбрал Рошфор в качестве места встречи…

Он встрепенулся, подался вперед – но это оказаласьсовершенно незнакомая парочка, весело болтая, она удалилась в глубину темныхаллей с намерениями, понятными даже тому, кто по-английски знал лишь одно-единственноеслово «уиски»…

– Д’Артаньян…

Он резко обернулся, от неожиданности хватаясь за шпагу, нотут же узнал Анну и Рошфора, одетого совершенно по английской моде инеотличимого от лондонского светского повесы.

– Ну что? – шепотом воскликнул д’Артаньян.

Анна молча подняла руку, разжала пальцы. На ее ладони вярком свете, падавшем из дворцовых окон, невинно, чисто, нежно переливалисьрадужными отблесками алмазы чистейшей воды, числом около дюжины – две подвески,крохотная кучка прозрачных камней, сулившая надменной испанке, королевеФранции, немало неприятных минут. И гасконец вновь подумал: «Жалко, что нашегокороля именуют Людовик Тринадцатый, а не Генрих Восьмой – все было бы иначе…»

Он извлек заранее припасенный замшевый мешочек, опустил внего камни, тщательно затянул шнурок и спрятал на груди почти невесомую ношу,на других весах, не имевших ничего общего с ювелирными, весившую неизмеримобольше.

– Лодка вас ждет? – отрывисто спросил Рошфор.

– Да, разумеется. Я ее нанял до утра, и там Планше…

– Отлично. Немедленно уплывайте в Лондон, а с рассветомотправляйтесь в порт. Де Вард уже отыскал судно. Удачи…

– А вы?

– Мы отправляемся… в то место, о котором я вамговорила, – сказала Анна, послав ему взгляд, от которого д’Артаньян вновьоказался на седьмом небе. – До встречи в Париже, Шарль!

Еще миг – и их уже не было, они скрылись в одной из боковыхаллей, словно призраки. Со вздохом проводив их взглядом, д’Артаньян оглянулсяна освещенные окна – он никогда в жизни не был на большом балу и судовольствием вернулся бы в зал, но дело превыше всего, и приходилось спешить…

Чтобы сократить путь, он пошел не по широким, яркоосвещенным парковым аллеям, а напрямик, где боковыми проходами, узенькимитропками меж высоких стен аккуратно подстриженных кустов, а где и напрямик,лужайками. Заблудиться он не боялся – обширный парк отлого спускался к Темзе, ид’Артаньян прекрасно видел десятки ярких огней на реке: увеселительные суда,увешанные гирляндами разноцветных фонариков, тихо колыхались на спокойной гладии были похожи на бесконечный сияющий сад, цветы которого тихо колеблются отдуновения летнего ветра. Отражения огней переплетались на темной водепрекрасной и диковинной паутиной, ежесекундно менявшей очертания, пронизаннойотражением звезд небесных, и это было так красиво, что д’Артаньян охотнолюбовался бы этим зрелищем до зари, но его подгонял долг.

И все же он резко остановился, прислушиваясь к непонятномушуму в кустах, – что-то там было не так, что-то неправильно…

Он сразу отметил, что для куртуазной возни в густыхзарослях, сколь бы пылкой она ни была, шум чересчур ожесточенный, словно тамидет борьба не на жизнь, а на смерть. Хрустели ветки, слышалось хриплоедыхание. Яростный возглас сквозь зубы, неясное бормотание…

Опасаясь помешать каким-то особенно уж разыгравшимсялюбовникам, стать посмешищем в их, да и собственных глазах, д’Артаньянколебался, но все его сомнения развеял отчаянный женский крик. Очень похожебыло, что женщине зажимали рот. Освободившись на секунду, она попыталась былопозвать на помощь, но крик тут же оборвался протяжным стоном. Вслед за темпослышался мужской крик – словно от резкой, неожиданной боли. Быть может,жертва укусила зажимавшую ей рот руку. Отчетливый звук звонкой пощечины…

Не колеблясь более, гасконец вломился в кусты и оказался нанебольшой полянке. Луна и иллюминация на реке давали достаточно света, и онсразу убедился, что сбылись как раз худшие предположения…

Некий кавалер, одетый как дворянин, при шпаге – шляпа спышными перьями валялась тут же, – как раз свалил женщину в мох и, хриплобормоча что-то сквозь зубы, одной рукой зажимал ей рот, а другой стягивалплатье с плеч, прижимая к земле всем телом. Судя по тому, как отчаянно – хоть ислабо – она отбивалась, никакими играми тут и не пахло, любому, кто хотьнемного разбирался в отношениях меж мужчинами и женщинами, с первого взглядабыло ясно, что дама отнюдь не желает отвечать на столь бесцеремоннонавязываемые ей ухаживания. В чем заключается долг истинного дворянина,ставшего невольным свидетелем подобного зрелища, нашему гасконцу объяснять нетребовалось.