– Пашка я, Горазон! Для тебя – Павел Иванович!

Фёдор встал, прошёлся по короткой стороне буквы «г» и отчего-то начал делать зарядку – взмахи руками и приседания.

Горазон разозлился.

Конечно, он понимал, что его появление заставляет вести себя людей неадекватно, но не зарядку же делать в пол-первого ночи!

– Пашка я! – повторил Пашка и поставил Башке подножку. – А для тебя – Павел Иванович!

Башка упал, посмотрел на Пашку и постучал себя по лбу.

– Думать надо, Павел Иванович, когда являешься!

– О чём?

– О любви, б…ть, – огрызнулся Башка, вставая с пола.

– Чудак-человек, – захохотал Горазон. – Страшно тебе – ори, чего ты придумываешь способы, как казаться невозмутимым?!

– А-а-а-а! – заорал Башка так, что на Горазона посыпалась пыль с полок, а мочевой пузырь напомнил о своём земном предназначении.

– Думать надо! – постучал себя по лбу Пашка.

– О чём? – вежливо осведомился Фёдор.

– О любви, соответственно, – ответил Горазон, чувствуя, что теряет контроль над ситуацией.

– Вот чего я меньше всего хотел бы, Павел Иванович, так это думать о любви в твоём голом присутствии. – Фёдор сел по-турецки перед столиком и глубоко задумался, глядя на пустую шахматную доску.

– У нас, у призраков, одеваться не принято, – сказал Пашка, садясь напротив Башки тоже по-турецки.

– А что у вас принято?

– Шалить. Пугать. Искать своего убийцу.

– Как бы я хотел, чтобы ты шалил, искал и пугал без меня, Павел Иванович!

– Не получится, Фёдор. Ох, не получится! А знаешь, почему? – Пашка взмыл под потолок и два раза облетел вокруг люстры, словно спутник вокруг планеты.

– Почему? – поднял вверх глаза Фёдор.

– Потому что, когда я погиб, ты, Башка, раздвоился! – Пашка плюхнулся на прежнее место и прикрыл стыдное место шахматной доской.

– В смысле – раздвоился? – не понял Башка.

– С одной стороны ты всё время был со мной, а с другой – Ксюня видела, как ты на кухне доставал из её передника ключ от подсобки, где спускают воду в бассейне.

– Ты ей веришь?!

– Верю, Федя, верю. Призракам всегда говорят только правду.

– А я-то думал… – Башка вдруг схватился за голову и начал раскачиваться из стороны в сторону. Что это означало, Горазон понятия не имел, хоть и намекал всем на свои телепатические сверхвозможности. – А я-то думал… – увеличил амплитуду раскачивания Башка.

– О любви? – неудачно пошутил Пашка.

– Я думал, что в спиртное подсыпали галлюциногенов! – выпалил Башка. – Или грибы в салате были несвежие…

– Почему ты так думал? – оживился Пашка.

– Потому что я дважды видел себя со стороны! И в драку с тобой я полез, потому что у меня нервы сдали!

Пашка вскочил. Шахматная доска с грохотом упала на пол.

– А ну-ка, расскажи про это, Башка! Почему у тебя сдали нервы?

– Сначала я пошёл в туалет. Смотрю, а на танцплощадке, возле фонтана я танцую с какой-то дамочкой. Лицо, фигура – мои!

– И ты не подошёл к себе?! Не хлопнул по плечу и не сказал: «Привет, дружище!»?

– Нет… Я думал у меня с головой нелады, говорю же, грибов много съел. Я в сортире умылся, зубы почистил, выхожу на улицу и вижу – я в фонтан писаю!

– И ты опять не похлопал себя по плечу? Не спросил, почему в фонтан писаешь?!

– Я… я пошёл было к себе, но тут ты засмеялся над Идой Григорьевной. Пришлось дать тебе в морду. А дальше ты всё знаешь, Павел Иванович. Больше я себя никогда не видел, тьфу, тьфу, тьфу. Вот только ты докопался. Видать, придётся всё же голову лечить!

– Полечи, Федя, – кивнул Горазон. – Голова – самый важный орган в человеческом организме.

– Ты издеваешься?!

– Я собираю сведения. Из твоего рассказа следует – или ты душевнобольной, или…

– Или? – с надеждой посмотрел на него Башка.

– Или кто-то сыграл с тобой злую шутку. Я больше склоняюсь ко второму пункту.

– Спасибо за второй пункт, – невесело поблагодарил Башка. – Скажи, разве когда умрёшь, не всё равно, по чьей вине ты погиб?

– Не всё равно. – Пашка взмыл вверх и сделал над головой Фёдора пару витков – так, для многозначительности и усиления смысла сказанного. – Не всё равно, Фёдор! Понимаешь, смерть человека – это логическое продолжение его жизни. То, отчего и как человек умер, говорит о том, правильно и полезно ли он жил. Ты не поверишь, но по ту сторону бытия очень важно не только то, правильно ли ты жил, но и правильно ли ты умер. – Горазон так устал от длинной и почти философской речи, что не рассчитал и плюхнулся на пол с излишним шумом.

– А умирать страшно? – поднял на него воспалённые глаза Фёдор.

– Да нет, – беспечно махнул рукой Пашка. – Чик – и готово! Зелёная поляна и райские яблочки тебе обеспечены. Страшно умирать бессмысленно и глупо, страшно умирать, не доделав необходимые земные дела. Вот скажи, у тебя семья есть?

– Нет.

– А дом?

– Только изба съёмная.

– Ну, про сына и дерево я даже не спрашиваю. Вот и у меня не было ни сына, ни дома, ни дерева. Только слава, деньги, дешёвые женщины… И когда я помер, когда понял, что душа отлетела от тела, я вдруг осознал, что не оставил после себя ничего! Ни-че-го!

– Ну как же! Фильмы с твоим участием до сих пор смотрят! – горячо возразил Башка.

– Смеёшься? В фильмах с моим участием не течёт моя кровь, фильмам с моим участием я не могу завещать свои квартиры и деньги, передать свой опыт. Фильмы с моим участием – это просто поделки, большей частью бездушные и бездарные. Так что… займись личной жизнью и внутренним ростом, Федя, займись. Тогда не так страшно умирать.

– Займусь, – пообещал Фёдор. – Ей-богу, займусь, Павел Иванович! А если вдруг девка родится, такой смысл жизни сгодится?

– Сгодится, – махнул рукой Пашка. – Только девок надо минимум три.

– Минимум три, – словно заучивая, повторил Фёдор. – А домов?

– Лучше тоже три.

– Ага, значит, деревьев целую рощицу навтыкать? – догадался Башка.

– Навтыкай, Федька! Тебе это зачтётся после жизни! Вернее, после смерти.

– Ты открыл мне глаза.

– Твоё счастье, Федька.

– Можно, я пожму тебе руку?

– Не стоит. Будешь плохо спать.

– Тогда, может, партейку? – кивнул Фёдор на шахматы. – Ты белыми, я чё…

– Какие шахматы? Какие чёрные? Беги, Федька, детей зачинай, – захохотал Горазон. – Куй своё счастье!..