Софи шагнула вперед и подняла на инженера огромные потемневшие, исполненные муки глаза. Потом легко и бесшумно заплакала, незаметно потряхивая головой так, чтобы слезы повисали на кончиках ресниц (этому приему ее когда-то научила Мари Оршанская). Прижала руки к груди, изящно заломив одной кистью пальцы другой. Перенесла вес на одну ногу и слегка изогнулась в талии, так, что у любого зрителя создалось бы впечатление, будто она совершенно не стоит на ногах и вот сейчас упадет замертво под грузом переполняющих ее чувств.

Осторожно, из-под бровей стрельнула взглядом, оценила, заметил ли инженер боевые приготовления и сумел ли их правильно истолковать. Печинога, несомненно, заметил и истолковал, потому что смущенно переминался с ноги на ногу, оглядывался по сторонам и даже вроде бы искал поддержки у своей косматой собаки.

Выждав на всякий случай еще минутку, Софи заговорила:

– Я приехала, чтоб обвинить вас. Вы – негодный человек, Матвей Александрович! Я думала о вас лучше и даже вам доверяла. Как я ошиблась! Но что – я?! – Софи сделала горестную паузу. – Бедная Вера – вот кто настоящая жертва! Мы с ней с детства моего близки. Она такая хрупкая, ранимая, искренняя, доверчивая – настоящий ребенок душой! – Редкие брови Печиноги изумленно поползли вверх, но возразить он, как и рассчитывала Софи, не решился. – Я ее беду за свою считаю. А вы… Я давно все знала – у нас с Верой секретов нет, – но думала, вы человек порядочный… а она-то вас всем сердцем… – Печинога стоял перед ней нерушимым утесом. Софи поднатужилась и заплакала сильнее. Слезы затекали в косо прорезанные ноздри и щекотились там. Приходилось предпринимать усилия, чтоб не чихать. – Как она страдала, когда вы от нее отвернулись! А теперь в горячке лежит, на пороге могилы! А вам тут, – Софи жестом драматической актрисы обвела рукой аккуратно прибранную комнату, – и дела никакого до нее нет! Вы думаете: пусть погибнет коварно соблазненная вами!

При последних словах девушки нижняя челюсть Печиноги медленно отошла вниз, будто раскрылся зев узкой пещеры. Софи же вдруг разом все надоело.

– Значит, так, – деловито сказала она. – У Веры нынче горячка и воспаление легких. Кризиса ожидаем днями, лечения, считай, никакого. Ребенку Пичугин шансов не дал вовсе, так что вам больше беспокоиться не о чем. Ни пруклятого не будет, ни непруклятого – никакого. Вера вас за что-то полюбила и из-за того страдает, хотя, по мне-то, после такого, шли бы вы лесом. Но я ей правда добра хочу и чтоб она жила дальше. Потому и к вам приехала… Что ж вы мне теперь скажете?

Софи сыграла свой коронный номер: вскинула на инженера наполненные слезами глаза (слезы исполняли тут роль линз, и без того большие глаза Софи казались уж вовсе огромными. Пользовалась этим Софи давно, наблюдая у других барышень, а механику дела объяснил ей Эжен). С Печиногой этот номер шел особенно хорошо: он был намного выше ростом. Софи была девушкой высокой; если визави оказывался по росту сравнимым, во время исполнения приходилось незаметно приседать. Главное – следить, чтобы слезы не вылились. Сразу уж их не наплачешь, а без слез веки и белок красные – ничего красивого и трогательного, стыд один и насморк в перспективе.

Печинога стоял как стоял и даже глазами, кажется, не моргнул. Челюсть, впрочем, вернул на место. Неужто не подействовало?! – в смятении подумала Софи.

– Что ж я могу? – медленно, словно просыпаясь, произнес наконец инженер. – Если жизнь моя нужна, что ж, я готов. Душу, если она есть, кровь до последней капли… Все, что угодно…

– Глупость! – отвечала Софи с явной брезгливостью. – На черта ей сдалась ваша кровь?

От высокого штиля ее всегда тошнило. Особенно тогда, когда нужно было не болтать, а действовать. Возвышенные разговоры на скамейке при луне, под шелест ветерка и аромат цветов, о которых с придыханием говорили или мечтали знакомые барышни, казались ей несусветной глупостью. «Лучше бы мышей летучих ловили! – советовала она в ответ на подобные рассказы. – У них такие мордочки забавные!»

– Ехать надо и быть с ней. Она без памяти сейчас, но я думаю, хоть что понимает. Вы едете?

– Еду, конечно, – спокойно сказал Печинога. – Запрягать?

– Верхами быстрее, – возразила Софи и оглушительно чихнула, вычихивая наконец попавшие в нос слезы. – Я верхами приехала. Но можно мою пристяжной…

– Поедем верхами. Вам не тяжело?

– Я могу, если надо, целый день скакать. Времени у нас нет.

– Значит, едем сейчас же. – Печинога подошел к столу и, свернув, положил в карман желтую тетрадь.

«Что же у него там, в конце-то концов? – подумала Софи. – Очень любопытно. Разве стащить когда потихоньку, прочесть?»

Печинога на могучем Воронке, встряхивающем гривой и раздувающем заиндевевшие ноздри (видимо, конь чувствовал волнение хозяина, читая какие-то невидимые Софи знаки), – это было…

«Ну и vulgar же вы, Софья Павловна!» – мысленно сказала себе Софи.

Это было как Медный всадник – больше сравнить оказалось не с чем.

Уже на поселковой улице откуда-то сбоку вывернулся Емельянов, уцепился за стремя Печиноги, глянул снизу вверх. Во взгляде – приниженность, злоба, страх и еще черт разберет какая смесь.

«Господи, ну ведь все же люди одного и того же хотят! Счастья! Почему ж все так сложно?» – подумала Софи.

– Матвей Александрович! Вы куда ж собрались, позвольте узнать?

– В Егорьевск. И не ждите меня. Нынче точно не буду. А там – поглядим.

– Матвей Александрович! Как же так?! – завопил Емельянов. – Без ножа режете! Завтра ж Широкая Масленица! Напьются все в хлам, будут буянить, баб с девками задирать, морды бить, на улицу нельзя выйти будет… Да что я говорю! Будто вы сами не знаете, что здесь творится! Кто ж их укоротит?

– Вот вы и укоротите. Я – инженер, между прочим, мне полицейских функций никто не передавал.

– Но ведь вы с псом завсегда…

– Да, раньше я это делал. Что и отражалось на моей репутации соответствующим образом. Потому что, как проспятся, во всем винили, естественно, меня. Попробуйте нынче вы…

– Да за что ж мне такая казнь?! За что вы на меня озлобились-то?!

– Вы глупость говорите. Я вовсе на вас или кого другого не злобился. Если желаете, можете призвать на помощь «комитет». Тут, среди рабочих, такой завелся. Вот ему благая задача – поддержать порядок на Широкую Масленицу. За главного у них такой молодой человек с бородкой, вы его, должно быть, знаете. На демократа Белинского похож…

– Колька Веселов, что ли?

– Может быть, и Колька. А мне сейчас, уж простите покорно, пьяными драками заниматься недосуг. У меня, можно сказать, жизнь решается!

«Господи, как он все-таки вульгарен! – подумала Софи. – Пусть у них с Верой самые высокие чувства, но разве ж можно так?! Да перед кем…»

Емельянов смотрел обескураженно, старался понять, скреб жидкую бороденку.