– Несомненно, но его сообщник тоже в Швейцарии, пусть даже в другом кантоне. А так как у Гринделя нет никакого желания с ним делиться, а в Цюрихе он под подозрением, он счел более безопасным вернуться во Францию. До настоящего времени он ощущал себя здесь вполне комфортно, пользовался привилегиями швейцарского банкира, управляющим швейцарским банком. Но по мере того, как разворачивались события, ему потребовалось срочно забрать пресловутую коллекцию из этой квартиры, куда вполне могла наведаться полиция с обыском… А тут неожиданный звонок от Борджиа. А что, если он испугался? Он не ожидал, что его дядя до сих пор жив, что его держат в тайном месте и готовы предъявить, если Гриндель будет продолжать упорствовать и не поделится добычей! Пожалуй, по зрелому размышлению, именно это последнее объяснение и является правильным…

– Тогда другой вопрос: как Борджиа узнал, что Гриндель находится в своей парижской квартире и что ответит ему? – поинтересовалась План-Крепен.

– Возможно, он позвонил туда наудачу? – вздохнул Альдо. – Должно быть, он звонил всюду, где мог находиться Гриндель! Кстати, как вам показалось, Мари-Анжелин, звонок был издалека?

Она ответила не сразу, пытаясь вспомнить телефонный разговор как можно лучше. До этого момента, захваченная содержанием разговора, она не обращала внимания на эту деталь. Но теперь…

– Ну же? – поторопил ее Адальбер, и маркиза тут же решительно хлопнула его по руке.

– Не подталкивайте ее! Вы ее собьете!

– Сбить Мари-Анжелин? Это бы меня удивило!

План-Крепен продолжала размышлять и вдруг:

– Нет… Я не слышала никаких помех, свойственных междугородним звонкам. Это точно! У меня было такое впечатление, будто Борджиа в соседней комнате!

– Значит, он звонил из Парижа! Проклятье! Как бы мне хотелось пройтись по этой квартире! Письменный стол в беспорядке, заваленный бумагами! Обожаю! Как вы думаете, где он прятал сумки?

– У меня не было времени это выяснить, но точно не в сейфе, в этом я уверена. Сумки слишком объемные, чтобы туда поместиться. А теперь Ланглуа точно пошлет туда бригаду. Честно говоря, я сделала глупость, поторопившись обо всем рассказать комиссару…

– Только не упрекайте себя, – успокоил ее Альдо. – Вы так поступили, потому что вы не знали, что мы возвращаемся. Вы заслужили лавровый венок за проявленную смелость, потому что вы сильно рисковали и получили отличный результат!

– Что нам теперь делать? – поинтересовался Адальбер, ловя на тарелке ягоду малины, ускользнувшую из его пирога.

– Дайте мне подумать! Сейчас для нас главное разыскать Кледермана, пока он действительно не умер…

– Будем надеяться, что пережитое им после похищения не слишком подточило его силы, – в задумчивости произнесла госпожа де Соммьер. – Он не отличался отменным здоровьем, и Лиза не зря беспокоилась на его счет. По-моему, у него предполагали рак?

– Действительно, но это была – благодарение Богу! – ложная тревога. Его анализ крови перепутали с анализом другого человека. Но он так и не оправился после жестокой смерти своей жены. Именно поэтому он запретил нам рассказывать о своем аппендиците!

– А почему его оперировал светило восстановительной хирургии? – задала неожиданный вопрос Мари-Анжелин.

Госпожа де Соммьер прыснула:

– Мне случалось замечать за вами, План-Крепен, что после гениальных озарений вам случается произносить глупости! Вы можете не сомневаться, что ваш возлюбленный режет внутренности не менее успешно, чем реконструирует лицо. И потом, он лучший друг Кледермана и непременно хранит все известия в тайне! И не краснейте, черт побери! На вашем месте я проявила бы больше гордости!

– Может, нам стоит вернуться к бедняге Кледерману? – жалобно произнес Адальбер. Брови Альдо взлетели вверх от изумления, и он задумался: так ли уж благосклонно его «больше, чем брат» смотрит на флирт будущего Нобелевского лауреата и старой девы, которую он уже начал постепенно считать своей собственностью, ведь она постоянно им восхищалась. Не она ли отправилась в Англию, чтобы вырвать его из когтей Торелли? Адальбер даже признался Мари-Анжелин, что она спасла ему жизнь…

Поэтому Морозини ласково улыбнулся своему другу:

– Но мы его и не покидали, мой дорогой! Хорошо, вернемся к серьезным вещам! Думаю, нам следует позвонить Ланглуа и попросить его отсрочить обыск в квартире Гринделя.

– Для чего? – спросила План-Крепен, лицо которой постепенно приобретало свой обычный цвет.

– Нам необходимо узнать, где спрятался Гриндель, сесть ему на «хвост» и постараться выяснить побольше информации. Нам нужно находиться где-то поблизости, когда он выполнит ультиматум Цезаря. Не забывайте, что он под наблюдением у швейцарской полиции, у нашей полиции, у Скотленд-Ярда, поэтому Гриндель не может допустить «воскрешения» своего дяди! Кледерман для всех мертв – и даже похоронен! – мертвым и должен оставаться, иначе, прощай коллекция. Гриндель, несомненно, решит, что половина драгоценностей – не такая высокая плата за спокойную жизнь в будущем…

– Ты не забыл, что он жаждет получить и твою коллекцию?

– О, я ничего не забываю, но при нынешнем положении дел это уже не так важно…

– Неважно? Когда мы имеем дело с таким проходимцем?

– Я никогда не говорил, что не приму мер предосторожности. Но вот если бы тетушка Амели, к примеру, взяла на себя труд написать бабушке Лизы и предупредить ее, чтобы были приняты все меры для защиты малышей! Посоветуйте графине послать в «Рудольфскроне» Иоахима, ее венского мажордома. Он ненавидит меня, но обожает детей, и один стоит целой армии!

– Письмо уйдет завтра с утренней почтой! Но если мы не знаем, где скрывается Гриндель, то нам известно убежище Цезаря. Почему бы не попытаться выяснить, что происходит в Лугано? Ланглуа ведь послал туда своих людей, чтобы следить за действиями наших двух донкихотов. Если будешь звонить Ланглуа, спроси, нет ли у него новостей!

Но у комиссара новостей не оказалось, более того, ему пришлось вернуть в Париж инспекторов Соважоля и Дюрталя. Они не только умирали в Лугано от скуки, но и были одними из лучших сотрудников Ланглуа, который больше не мог без них обходиться.

– Ладно! Раз мы не можем поймать Гринделя, мы отправимся в Лугано, – решил Альдо.

Сказать, что в Лугано ничего не происходило, значило бы согрешить против истины. Если вилла Маласпина разочаровывала наблюдателей как днем, так и ночью, то на соседней вилле после приезда инспектора Соважоля повседневная жизнь постепенно стала совершенно невыносимой. Болеслав сразу же невзлюбил его по одной простой причине: тот был полицейским.

Дело в том, что после застенков ГПУ, советской политической полиции, польский эмигрант ко всем полицейским относился одинаково плохо. Тем более что к тому моменту, когда Юбер де Комбо-Рокелор подобрал его, замерзающего, перед Коллеж де Франс однажды зимним вечером, жизнь без гроша на парижских улицах не позволила ему сделать сравнение в пользу парижских полицейских. Регулировщики на городских улицах его не били, но каждый раз просили «проходить», покручивая своими белыми палками. Проходить! Но куда, скажите, ради святого Казимира? Один из ажанов, не такой высокомерный, как его коллеги, подсказал ему адрес ночлежки, где Болеслав получил тарелку горячего супа и уголок матраса. Но это было так далеко от его мечтаний о демократической стране, которым он без устали предавался, находясь в товарном вагоне и пересекая территорию Германии, где правил полусумасшедший тип по фамилии Гитлер и свирепствовало уже ставшее печально известным гестапо…