— Идите, — вяло махнула рукой женщина. — Вас проводят до замка, чтобы вы не сделали ненужной глупости или не попробовали скрыться.

Алоиз как потерянный вышел из номера, спустился вниз и, даже не взглянув в сторону старого мэтра, выскочил на улицу. Злоба душила его.

Ведьма! Давно надо было прибить ее! К черту компанию Выхина и Тараканова, к черту сегодняшнюю выпивку и раскрашенных, как пасхальные яйца, податливых девок. Всем нужна картотека, а больше всех ему самому. Вот тогда он продиктует условия — кто может запретить спрятать пленку? И только находясь в безопасном месте, Дымша скажет, где она, а как доставать ее — ваше дело, господа!

* * *

— Пан Алоиз не придет, поверьте, — разливая в тонкие стеклянные рюмки водку, «для благообразия» подкрашенную клюквенным соком, утвердительно сказал Выхин. — Зачем ему наше общество? Мы ему нужны там, — он махнул рукой куда-то за спину, имея в виду замок Пилецкого, — где приходится вместе делать грязное дело. А тут… Тут в отличие от нас он дома.

— Не помню случая, чтобы Дымша отказался от даровой выпивки, — засмеялся Владимир Иванович. — Никак на него не похоже. Ну, да и бог с ним. Давайте выпьем. Хочется, знаете ли, расслабиться.

— Жутко было? — поддев вилкой кусок рыбы, полюбопытствовал Выхин.

— Не то слово… Но, как правильно отметил господин Ругге, — война! Давно ли по радио передавали по всей Польше сигнал точного времени, «хейнал», исполняемый трубачом с башни Марьецкого костела в Кракове? А теперь в Варшаве, на аллее Щуха, в здании бывшего министерства вероисповедания и общественного просвещения, разместились СД и окружная тайная полиция, скоро вермахт войдет в Париж… Кажется, Готфрид Лейбниц писал, что вечный мир возможен только на кладбище? А Гегель сказал: «Война вечна и нравственна, она — торжество того, кто лучше»! Какие умы, не нам чета! Вершится таинство истории целых народов, а я буду обижаться на справедливые проверки начальства.

— Все-таки справедливые? — подливая Тараканову водки, уточнил Выхин.

— Время недоверия, — Владимир Иванович лихо опрокинул в рот рюмку и снова налил себе. — Пейте, Выхин, вино развязывает языки.

— И затягивает петли на шее, — добавил Вадим. — После обработки высокой комиссией из Берлина вы неплохо выглядите.

— А почему я должен плохо выглядеть? — ухмыльнулся Тараканов. — Давайте-ка начистоту, Выхин, а то вы все крутите, вертите, ходите вокруг да около. Чего вы хотите? Здесь мы одни, разговор с глазу на глаз, никто не подслушивает, выкладывайте, что у вас там ко мне?

— Хотите потом отпереться от всего?

— Вы тоже это можете сделать! — парировал Владимир Иванович.

— Хорошо, откажемся от взаимной настороженности, — аккуратно подбирая нейтральные слова, начал Вадим, — попробуем немного довериться друг другу. Видно, не зря между нами возникла некоторая симпатия? Иначе не выжить в нашем гадюшнике.

— Опять крутите, — погрозил ему пальцем Тараканов.

— Какой храм в Древнем Риме никогда не закрывался во время любых войн? — неожиданно спросил Выхин.

— Учили в кадетском корпусе, — наморщил лоб прихмелевший Тараканов. — Правда, я тогда больше интересовался скабрезными стишками и всякими песенками. Помню одну, про фуражку…

— Я вам о храме, — вернул его к теме разговора Вадим.

— Ах да, о храме. По-моему, храм Януса?

— Браво! А почему? Да потому, что Янус двулик! Не понимаете?

— Господи, и вы туда же! — засмеялся Владимир Иванович. — Знаете, в чем ваша беда? Скажу: повторяете ошибки начальства, Выхин! Занимаетесь раздуванием глупых подозрений. А все они — мыльный пузырь. Пук пальцем, и нет его! Начальство-то не подозревало, но все разрешилось.

— Думаете, на этом закончится? — снисходительно усмехаясь, посмотрел на него Выхин.

— Я верю в здравый смысл!

— Верьте, — равнодушно пожал плечами Вадим. — Никто не запрещает. Но как быть с законом о наследовании, изданном немцами? По нему землю наследует только старший сын в семье, а остальные получат наделы на Востоке. Читали «Майн кампф»? Фюрер пишет: «Когда мы говорим о новых землях в Европе, то мы можем в первую очередь иметь в виду лишь Россию и подвластные ей окраинные государства. Сама судьба указывает нам этот путь».

— При чем здесь «Майн кампф» и закон о наследии? — непонимающе вылупил глаза Тараканов.

Действительно не понимает или прикидывается? Это весьма занимало Выхина. Тапер на маленькой сцене заиграл «Ночь была такой длинной..» и, чтобы его лучше было слышно, Вадиму пришлось почти лечь грудью на стол.

— Россия наша родина, — значительно сказал он. — Немцы могут двинуть туда. Какого вы мнения о советских разведчиках, пограничниках, НКВД?

— Не сталкивался. — Тараканов снова выпил. — Пограничников иногда вижу в бинокль, но от личной встречи предпочитаю уклониться, — и он пьяно захохотал.

— В марте русские прорвали линию Маннергейма, — заметил Выхин.

— Да черт с ними, с финнами. Их раньше в Питере даже в дворники не брали. — Тараканов опять налил себе водки. — Дались они вам, тоже мне культурная нация. Убогие чухонцы!

— Здесь действует Запад, и очень активно, — глядя ему прямо в глаза, сказал Вадим. Не без удовольствия отметил, как дрогнули зрачки Владимира Ивановича.

— Ну… Если Запад… — протянул тот. — Мне они представляются не столь фанатичными, как наши советские соплеменники.

— Давайте абстрагируемся, попытаемся представить, что здесь, среди разношерстной братии, собравшейся в замке, действует некий разведчик. И предположим, это вы!

Тараканов, смеясь, замахал руками.

— А почему не вы?

— Объясню. Я наблюдал за вами — имеете быстрые рефлексы, чувства подчинены разуму, сильная логика.

— Не льстите. Лучше выпьем. Все ваши построения зиждятся на песке.

— Вот видите, — тонко улыбнулся Выхин. — Опять вы, как травленый волк, подныриваете под флажки. Но вдруг отталкиваете союзника? Вспомните нашу странную встречу на вокзале, столь неясные отношения между вами и Дымшей: что-то в них есть такое, до чего я пока не докопался, — зачем вы ходили к Марчевскому ночью?

— Я? — неподдельно изумился Тараканов. — По-моему, как раз вы шлялись по коридорам. А насчет союзничества вы правы: мы действительно союзники по службе рейху, — он выпил и затянул: — «Фуражка, милая, не рвися, с тобою бурно пронеслися мои кадетские года…» Тапер! Играй, «Фуражку», я плачу!

Владимир Иванович вскочил и, пошатываясь, направился к эстраде. На него начали обращать внимание. Выхину едва удалось вернуть его обратно и усадить за стол.

— Как же вы надрызгались, голубчик, — брезгливо поглядывая то на полупустой графин, то на осоловелого Тараканова, сказал Вадим. — Не хотите по-человечески, так и скажите.