В общем, мисс Х. живет жизнью настолько полной, насколько позволяет инвалидность, обусловленная ее состоянием, болезнью и той ситуацией, в какой она пребывает. Мисс Х. по возможности не пропускает ни одной экскурсии и ходит в кино. Еще она фанатик «бинго», причем всегда выигрывает, так как никто во всем госпитале не может сравниться с ней по проницательности и скорости мышления. Она очень предана своей единственной оставшейся в живых сестре. Однако большую часть дня мисс Х. читает или пишет. Она читает очень быстро и внимательно, буквально пожирая текст. Литература всегда «старомодная», обычно она читает Диккенса и никогда не снисходит до современной словесности. Много размышляет, но свои мысли держит при себе, поверяя их только разбухающему день ото дня многотомному дневнику. Можно сказать, мисс Х. неплохо справляется с болезнью и хорошо себя чувствует. И это поистине удивительно, если учесть, как она жила. Несмотря на выпавшие на ее долю несчастья, мисс Х. всегда сохраняла способность оставаться настоящей личностью и смотреть в глаза реальности, не отрицая ее и не впадая в безумие. Она черпает силы, неведомые мне, из душевного здоровья, которое оказалось глубже, чем самая глубокая пропасть ее болезни.

Мисс К., родившаяся в Нью-Йорке в 1924 году, была единственным ребенком в семье. В детстве не болела ничем примечательным — во всяком случае, у нее не было лихорадочных состояний, сопровождавшихся летаргией или повышенным беспокойством. Правда, в возрасте двух лет у нее развился левосторонний паралич глазных мышц и расходящееся косоглазие. Это состояние назвали «врожденным косоглазием», несмотря на внезапность появления симптоматики (в течение шести недель на фоне полного здоровья). Со слов матери мисс К. известно, что девочка охотно училась и все схватывала буквально не лету, была хорошей и послушной в раннем детстве, хотя к шести годам превратилась в отвратительного деспота (появились упрямство, капризность, склонность к воровству, лживость, скандальность и т. д.). Она была очень привязана к отцу, и вскоре после его смерти (девочке было тогда одиннадцать лет) у нее стали проступать явные признаки паркинсонизма.

Первые патологические признаки коснулись походки, которая стала скованной и деревянной. Особые трудности возникали, когда мисс К. приходилось спускаться с лестницы, так как походка становилась неустойчивой, а спуск происходил в насильственном, очень быстром темпе. Такой спуск, как правило, заканчивался падением на нижнюю площадку. Лицо потеряло выражение и стало неподвижным и сияющим, как у куклы.

Последний симптом появился в пятнадцатилетнем возрасте. Наряду с двигательными симптомами у мисс К. возникли и начали усиливаться эмоциональные расстройства. Она стала невнимательной и драчливой в школе, которую ей пришлось оставить в четырнадцать лет, а дома начала проявлять все большую паразитическую привязанность к матери. Шаг за шагом она становилась все более отчужденной, теряла интерес к подругам, книгам, увлечениям, все реже выходила из дому. Постепенно у нее завязались странные, одновременно близкие и враждебные, отношения с матерью. Их близость не нарушалась присутствием отца, других детей, школой, друзьями, другими интересами или эмоциональными привязанностями. Девушка не встречалась с молодыми людьми, несмотря на поощрение матери, под разными предлогами высказывая отвращение, ненависть или страх по отношению к представителям сильного пола, и говорила, что она «совершенно счастлива» дома с мамой. Из расспроса матери явствует, что эта домашняя идиллия нарушалась частыми ссорами, которые начинали поочередно то мать, то дочь.

Вскоре после двадцатого дня рождения у Люси появилась ригидность — сначала слева, а потом и справа. К двадцатисемилетнему возрасту мисс К. уже не могла ходить и была прикована к креслу-каталке. Несмотря на растущие трудности ухода, она оставалась дома, полностью зависимая от матери, которая посвящала все свое время уходу за дочерью. Однажды мисс К. отвезли на консультацию к неврологу, где ей назначили какие-то таблетки и предложили операцию. Мать мисс К. выбросила таблетки и пришла в ужас от самого предложения хирургического вмешательства. Никогда больше не возила она дочь ни на какие консультации.

Наконец, в 1964 году, когда необходимость квалифицированного медицинского ухода стала совсем очевидной, мать мисс К. привезла дочь в госпиталь «Маунт-Кармель». В момент поступления в клинической картине преобладали тяжелая ригидность, акинезия, офтальмоплегия и вегетативные расстройства, однако голос сохранял звучность и силу. Поступление в госпиталь вызвало приступы ярости и агрессивности, затем последовали полное отчуждение и отстраненность в сочетании с ухудшением неврологического статуса: в частности, мисс К. перестала говорить, самостоятельно есть, обслуживать себя и даже переворачиваться в постели.

Приблизительно через полгода после поступления мисс К. сильно привязалась к мужчине-санитару, который отнесся к ней с искренним участием и добротой. На те два месяца, что санитар работал в отделении, к мисс К. вернулся голос, она стала самостоятельно есть, переворачиваться в постели и т. д. Когда санитар перестал работать в отделении, состояние мисс К. резко ухудшилось, и все остальное время она провела в тяжелой прострации и беспомощном состоянии.

Между 1965 и 1968 годами мисс К. являла собой картину чрезвычайного однообразия, почти нечеловеческой монотонности, прерываемой временами неистовыми припадками «освобождения». При этом она оставалась зловеще неподвижной, выказывая напряженную, интенсивную обездвиженность, не характерную для паркинсонизма. Ее тотальная немота своей напряженной, насильственной манерой отметала прочь всякую мысль о паркинсонической афонии.

Иногда, при просмотре кинофильма, она поддавалась страху или удовольствию, и эти эмоции внезапно «прорывали» зажатое молчание и неподвижность. Она издавала громкий вскрик «ээээх!», сопровождавшийся детским хлопаньем в ладоши. Иногда мисс К. подносила ладони к лицу жестом испуганного ребенка. Больная прославилась на весь госпиталь своими приступами ярости, которые наступали внезапно, без всякого предупреждения. Мисс К. во время таких неистовств с неподражаемым сарказмом выкрикивала самые оскорбительные ругательства, причем очень бегло, без запинки. Ее меткие язвительные замечания в такие моменты показывали, с каким интересом и вниманием она прислушивалась и присматривалась к окружающим, лежа словно мертвая в постели, как одарена она была в поддразнивании и карикатурном пародировании людей. В такие минуты взгляд ее горел злобой, она размахивала сжатыми кулаками и порой с недюжинной силой выбрасывала их вперед. Такое безошибочное смертоносное качество ее гнева в соединении с его полной неожиданностью могло устрашить кого угодно. Эти пароксизмы страха и удовольствия, смеха и гнева редко продолжались больше минуты или около того. Прекращались они так же внезапно, как и наступали, и мисс К. вдруг, без всяких промежуточных стадий, возвращалась в свое зафиксированное «нормальное» состояние.

Ее наружность все эти годы оставалась трогательной и одновременно гротескной. Она отличалась мощным и тяжелым сложением, создавая впечатление закованной в кандалы непомерной физической силы. Мисс К. выглядела (как и большинство больных с постэнцефалитическим синдромом) много моложе своих лет — можно было легко предположить, что ей чуть больше двадцати, а не за сорок. Ее пародийная кукольная внешность усугублялась ежедневными стараниями матери «принарядить» дочку. «Принаряженная» мисс К. обычно сидела в холле, ригидная и неподвижная в своем слишком большом кресле, одетая в двусмысленно выглядящую вышитую детскую или свадебную ночную рубашку. Черные как вороново крыло волосы были туго заплетены в косы, а лицо казалось белым как мел из-за толстого слоя пудры (она страдала от сильной потливости и себореи). Дистоничные скрюченные кисти (с пальцами, постоянно сжатыми в кулак) были унизаны кольцами, а ногти накрашены ярко-алым лаком. На подвернутые внутрь стопы были надеты элегантные тапочки. Она выглядела — я так и не понял этого до конца — как клоун, гейша или робот. Но больше всего она походила на детскую куклу — живое отражение безумных причитаний ее матери.