выше семейными и личными конфликтами. Можно предположить, что эти конфликты выходят на первый план, чтобы прикрыть гораздо более тяжелые, фундаментальные и болезненные конфликты между моралью, добросовестностью, искренностью и личным интересом. Обычно эти конфликты даже не видны, но они легко отбрасываются как иррациональные, романтические, «инфантильные» импульсы, которым нельзя и не стоит поддаваться. Тем не менее в жизни каждого они являются важнейшими конфликтами, гораздо более важными, чем проблема развода, который чаще всего представляет собой лишь замену старой модели на новую.

Другая причина не прибегать к психоанализу заключается в опасности, что человек ищет – и находит – в психоаналитике новую фигуру отца, от которого становится зависимым и, таким образом, блокирует свое дальнейшее развитие.

Классический психоаналитик скажет, что все как раз наоборот, что пациент вначале открывает для себя эту бессознательную зависимость от отца, перенося ее на аналитика, а затем, анализируя этот перенос, избавляется и от новой зависимости, и от первоначальной привязанности к отцу. Теоретически это так, и на практике так тоже иногда бывает. Но во многих случаях происходит нечто совершенно иное. Психоанализ может на самом деле разорвать связь с отцом, но под прикрытием этой независимости формируется новая связь – с психоаналитиком. Он становится авторитетом, советчиком, мудрым учителем, добрым другом – центральной фигурой в жизни человека. То, что это происходит так часто, является среди прочих одним из изъянов классической теории Фрейда. Ведь основная гипотеза Фрейда состояла в том, что все «иррациональные» явления, такие как потребность в сильном авторитете, безмерное самолюбие, алчность, садизм, мазохизм, коренятся в условиях раннего детства; эти условия являются ключом к пониманию дальнейшего развития личности (хотя теоретически он и признавал некоторое влияние конституциональных факторов). Таким образом, потребность в сильном авторитете объяснялась детским ощущением беспомощности; и когда аналогичная привязанность появлялась в отношениях с психоаналитиком, это объяснялось «переносом», то есть перенесением ее с одного объекта (отца) на другой (аналитика). Такой перенос действительно существует и является важным психическим явлением.

Но это объяснение слишком узко. Беспомощен не только ребенок, беспомощен и взрослый. Эта беспомощность коренится в самих условиях существования человека, в его «человеческой ситуации». Зная о грозящих ему многих опасностях, о смерти, о нестабильности своего будущего, об ограниченности своих знаний, человек не может не чувствовать себя беспомощным. Это экзистенциальное бессилие личности многократно усиливается ее исторической беспомощностью, которая существует во всех обществах, в которых элита эксплуатирует большинство, делая его гораздо более беспомощным, чем в состоянии естественной демократии, которая существовала в самых первобытных формах человеческого общества[60] и может существовать в его будущих формах, основанных на солидарности, а не на антагонизме.

Таким образом, как по экзистенциальным, так и по историческим причинам человек стремится привязаться к разнообразным «магическим помощникам»: шаманам, священникам, королям, политическим лидерам, родителям, учителям, психоаналитикам, а также ко многим институтам, таким как церковь или государство. Те, кто эксплуатировал человека, обычно предлагали себя – и с готовностью принимались – в качестве таких фигур отца. Человек предпочитает подчиняться тем людям, которые вроде бы хотят как лучше, чем признать, что он подчиняется из-за страха и беспомощности.

Открытие Фрейдом явления переноса имеет гораздо более широкое значение, чем он сам мог увидеть в рамках мышления своего времени. В этом открытии он выявил особый случай одного из самых сильных стремлений человека, а именно стремления к поклонению (отчуждению). Это стремление коренится в неоднозначности человеческого существования и имеет целью найти ответ на жизненную неопределенность, превращая другого человека, институт, идею в абсолют, то есть в идола, в подчинении которому создается иллюзия уверенности. Вряд ли возможно переоценить психологическое и социальное значение поклонения в ходе истории человечества как великой иллюзии, которая препятствует активности и независимости.

Клиентами психоаналитиков являются преимущественно либеральные представители среднего класса и верхушки среднего класса, для которых религия уже не играет эффективной роли и у кого нет серьезных политических пристрастий. Для них ни бог, ни император, ни папа римский, ни раввин или харизматический политический лидер не могут заполнить чувство пустоты. Психоаналитик становится смесью из гуру, ученого, отца, священника или раввина. Он не ставит сложных задач, он дружелюбен, он превращает все реальные жизненные проблемы – социальные, экономические, политические, религиозные, моральные, философские – в проблемы психологические. Он, таким образом, понижает их до статуса оправданий кровосмесительных желаний, отцеубийственных импульсов или анальной фиксации. Мир становится простым, объяснимым, управляемым и комфортным, сжимаясь до буржуазного мини-космоса.

* * *

Другая опасность традиционного психоанализа заключается в том, что пациент зачастую лишь делает вид, будто хочет перемен. Если он страдает от неприятных симптомов, таких как плохой сон, импотенция, боязнь авторитетов, нескладывающиеся отношения с противоположным полом или общее чувство недомогания, то, конечно, он хочет избавиться от них. А кто не захотел бы? Но он не желает испытывать боль и страдание, которые неотделимы от процесса взросления и получения независимости. Как же он решает эту дилемму? Он ожидает, что если он будет строго следовать «общему правилу» – говорить то, что придет в голову, без всяких ограничений, – то излечится без боли и даже без усилий; короче говоря, он верит в «спасение через общение». Но так не бывает. Без усилий и готовности испытать боль и страх никто не взрослеет и, собственно, никто не достигает ничего такого, что стоило бы достичь.

Еще одной опасностью традиционного психоанализа является то, чего человек меньше всего ожидает: «церебрализация» эмоционального опыта. Намерения Фрейда были, очевидно, противоположными: он хотел пробиться через традиционные процессы сознательного мышления и подойти к опыту, к сырым, необъясненным, нелогичным чувствам и видениям, скрытым за гладкой поверхностью дневных мыслей. Он действительно нашел их в состоянии гипноза, во сне, в языке симптомов и во многих, обычно незаметных, незначительных деталях поведения. Но в практике психоанализа первоначальная цель поблекла и стала идеологией. Психоанализ все больше и больше превращался в своего рода историческое исследование развития личности, сильно перегруженное теоретическими объяснениями и конструкциями.

Располагая рядом теоретических предположений, аналитик использовал ассоциации пациента как документальное подтверждение правильности своих теорий. Он действовал добросовестно, поскольку был убежден в истинности своей догмы, и верил, что материал для анализа, который поставляет ему пациент, должен быть глубоким и подлинным именно потому, что он соответствует этой теории. Метод все больше становился методом объяснения. Вот типичный пример: пациентка страдает от ожирения, вызванного непреодолимым влечением к еде. Аналитик интерпретирует это влечение и последующую полноту как имеющие корни в подсознательном желании проглотить семя своего отца и забеременеть от него. Тот факт, что она не помнит, были ли у нее