— Благодарю вас, госпожа.

Граф низко поклонился и прикоснулся губами к моим пальцам.

Горячая волна прокатилась по моему позвоночнику и осела внизу живота.

— И я вам благодарна, — ответила я учтиво, но прохладно.

Мы вернулись за стол, граф Жоффруа поднял свой кубок.

— Предлагаю тост, госпожа. За нашу дружбу.

— За нашу дружбу.

Я подняла кубок и выпила, не обращая внимания на то, что Аэлита тихонько подтолкнула меня локтем.

Граф хотел больше, чем просто дружбы. Я тоже.

А пока мы обедали, один из моих менестрелей затянул песню о горестях и радостях неразделенной любви.

Коль жаворонок, к солнцу устремляясь

И нежностью своей переполняясь,

Махать крылами напрочь забывает

И падает в восторге наконец,

Меня к счастливцу зависть угнетает,

И сам дивлюсь, как сердце не растает,

Расплавившись от страсти, как свинец!

От этих вещих слов у меня холодок пробежал по спине, хотя в зале было жарко. От страсти таяли мои кости. Ах, это правда. Должна же и я познать счастье.

Следующим утром мы отправились на охоту. Нас сопровождали Аэлита, рыцари графа Жоффруа со своими оруженосцами и целая свита сокольничих и псарей. День был ясный, по небу стремительно летели легкие облака, подгоняемые игривым ветерком — в такую погоду очень хорошо охотиться с соколами.

На перчатках у сокольничих сидели двое потомков моих прежних кречетов: они лучше всех бьют журавлей и цапель. Сколько же времени я не выпускала их? Уж и позабыла, как они прекрасны, как великолепно приспособлены к тому, чтобы летать и чтобы убивать; а птицы как раз распрямили крылья и зазвенели колокольчиками на опутинках. Какие же они изысканно-величественные! Из учтивости я предложила одного графу Жоффруа.

— Своей утонченностью они как нельзя лучше подходят хозяйке, — заметил Жоффруа, но предложения моего не принял, а вместо того подозвал одного из своих сокольничих с привязанной к жердочке птицей.

— Ах…

Я не могла найти подходящих слов. Беркут был поистине великолепен, затмевал даже моих кречетов. Поводя золотистыми глазами, он дышал открытым клювом, а когти сжимались, словно уже коснулись добычи.

— А мне казалось, что орлы — это прерогатива одних только императоров, — сказала я, пораженная видом птицы, но и удивленная непомерной гордыней графа.

— Так оно и есть. Но ведь птицы пропадают зря. — В глазах Жоффруа зажглись огоньки, когда он рукой в перчатке пригладил нежные перья беркута. Стремление к величию было одной из самых примечательных его черт. — Императоров всего двое[59], и они присваивают себе право на таких великолепных птиц. Думаю, что в этом вопросе нам позволительна известная гибкость. Отчего бы мне не пускать в небо эту птицу в моих собственных владениях, где я в большей мере император, чем кто бы то ни было иной?

И он посадил птицу на свою перчатку.

— Я хотел бы взять вашего кречета, госпожа, — послышался ломающийся мальчишеский голос, и рядом со мной возник Анри верхом на горячем гнедом жеребце; глаза наследника Анжу вперились не в беркута, а в мою прекрасную птицу, и горели они не хуже, чем у кречета.

Я выбрала птицу для себя и махнула рукой сокольничему, чтобы тот передал вторую птицу юноше. Кречет уселся на его руке, крепко вцепившись в нее когтями.

— Руку же поранит! — Я даже задохнулась от волнения и снова махнула сокольничему. — Не затруднитесь подать перчатку.

— Я не ношу перчатку, — ответил на это Анри, все внимание которого было поглощено белоснежной хищной птицей; пальцами он поглаживал ее великолепные перья.

— Но она же поцарапает. Разве тебе не больно?

Анри в ответ лишь небрежно повел плечами:

— Я привык.

Ох, эти два Плантагенета, отец и сын! Бездна самоуверенности. Мне снова стало весело. Вчера Анри восхищался моей красотой. Сегодня я померкла на фоне серебристого оперения моей охотничьей птицы.

— Упрямый сын мой, все делает по-своему. — Жоффруа отпустил поводья и хлопнул сына по плечу свободной рукой. — Мне такой живости не хватает.

Мы выпустили птиц на кроликов и на цаплю, которую вспугнули на речном берегу, а вслед за тем спустили и гончих — на зайцев, поднятых на лугу. Оба анжуйца сломя голову помчались за добычей, слившись с конями, словно родились в седле, оставив всех нас далеко позади.

Я смотрела им вслед, прищурившись.

— Вот видишь, он вовсе не на меня охотится, — сказала я Аэлите с некоторым недовольством. Пусть Жоффруа и сумел разжечь во мне жаркий огонь страсти, но в этот миг он был увлечен охотой не меньше, чем его сын.

— Да, не охотится — в данную минуту, — хихикнула Аэлита.

— Вскоре я добьюсь, что будет по-другому…

— Думаешь?

— Знаю. С каких это пор Анжу стало ровней Аквитании?

И вдруг (очень кстати) из травы рядом с моей кобылой выпорхнула с громким криком птица, отчаянно захлопала крыльями. Лошадь попятилась, вскинула голову, кося испуганным глазом. Потом метнулась вперед и сорвалась в галоп. С резким возгласом я дернула изо всех сил уздечку, но лошадь уже закусила удила, вышла из повиновения и понеслась по поросшему густой травой лугу. Я вцепилась в кобылу руками и коленными и услышала невдалеке топот копыт другого коня.

— Держитесь!

Я знала, кто это, ибо видела, как он отделился от группы, гнавшейся за зайцем, и бросился мне наперерез, вонзая шпоры в бока своего скакуна, быстро сокращая разделявшее нас расстояние.

Вот он оказался справа от меня, и, поскольку лошадь не выказывала ни малейшего намерения замедлить свою бешеную скачку, граф поскакал рядом, протянул руку и ухватился за узду чуть выше удил. Потом умерил прыть своего жеребца, подтянул кобылу ближе и укротил ее, другой рукой придерживая меня на седле.

На миг он опустил глаза на меня. Его губы оказались почти рядом с моими. Широко раскрытыми глазами я смотрела на него, не в силах отвести взгляд в сторону. Пальцы мои вцепились в его кожаный охотничий камзол.

Господи, как же я хотела его! Но здравый смысл вернулся ко мне резко, мгновенным мощным ударом. Я медленно скользнула руками вверх и с силой уперлась ему в грудь, так что графу пришлось отпустить меня.

— Благодарю вас, сударь. — Руками я провела по рукавам, словно счищая с них пыль. — Кобылу испугала взлетевшая птица, а я как раз отвлеклась.

— Ничего страшного не случилось. — Он вложил поводья мне в руку. — Негоже, чтобы графине Пуату был нанесен урон, когда она находится под защитой сенешаля.