Подруг ежевечерне принимали и вкусно кормили Лаптевы, Еремеевы, Теренины и лично губернатор, генерал Стрекалов. Но в глазах некоторых бестактно любопытных дам Анна читала оскорбительные вопросы и даже осуждение. Кажется, они не верили в их родственную связь и догадывались об истинных отношениях: «Мадам Теренина [дочь губернатора] откровенно пялилась на меня во время ужина, а сегодня меня завалила бестактными вопросами мадам Еремеева. Уму непостижимо!»

В свободные минуты Энн и Анна ходили по лавкам, торговались с купцами. После сытных ужинов пили дивный ароматный чай, купленный в гостином дворе, и пригубляли донское шампанское, поминая добрым словом своих родственников, московских подруг и неприлично любопытных, но все же таких милых дам.

Из Болгара в Саратов

Двадцать второго февраля выехали из Казани. Вновь лютый, изматывающий мороз и безграничная, снежными ветрами ноющая пустыня — ни деревца, ни церквушки. Если бы Анна хорошо знала русский, ей, верно, понравилась бы закономерная, как все случайное, рифма — «Казань казалась». Казань теперь казалась — счастливым сном, фикцией, обманом, причудливым морозным узором на окнах кибитки. Настоящей была лишь пустыня. И мороз.

Удушливая туманно-сизая пелена медленно рассеивалась. Солнце наконец пробудилось, раззадорило птиц, разбередило пейзаж — и он всколыхнулся пролесками, прогалинами, бурыми ржаными стогами, рассеянными по сероватым полям в куцых опушках жнивья. Повозку затрясло — запрыгали избенки вокруг: «Проезжаем Сапуголи. Милая живописная деревенька. Вокруг ржаные поля. Снега немного. Леса почти нет. Между Сапуголи и Епанчиным разбросаны маленькие деревни. Увидели ульи. Около четырех дня заметила дома, окна которых вместо стекла затянуты какой-то мятой, похожей на пергамент бумагой. Епанчино, мимо которого мы проезжали, бедная живописная деревня на берегу Камы. Кама в этом месте столь же широкая, как Темза у Лондонского моста. Вскоре она осталась позади. Дорога испортилась. Стало сильно трясти».

Заночевали в Спасском, «маленькой бедненькой деревеньке с двумя хорошими кирпичными домами». В полночь термометр показывал –30 °C. Легли не раздеваясь на кожаные матрасы, закутались в меха и быстро заснули.

Утром, согревшись чаем, заскользили к Болгару. Его мирская слава началась в X веке, когда сюда пришли тюркские болгары, бесстрашные путешественники и хитрейшие коммерсанты. Смекнув, что высокое место у слияния Волги с Камой выгодно и для набегов, и для торговли, они основали укрепленное поселение и рынок, Ага-Базар. Потом нахлынули золотоордынские монголы, разнесли Болгар в щепы и построили новый город, на свой лад — богаче и пышнее прежнего. Но опять пришли черные времена — ханы рассорились друг с другом. Болгар переходил из рук в руки: в XIV веке его разорили полчища Тимура, в XV веке — дружины русских князей. Город померк. Жители его покинули. Слава его прошла. Он превратился в благородную развалину, место притяжения для европейских путешественников, великих ученых и хвастунов.

Оставив вещи в станционном домике, Энн и Анна cперва заглянули в белокаменную Успенскую церковь XVIII века, стоявшую, как говорили, на месте ханского дворца. «Шла служба. Служили два священника, и один из них был в простой овчинной шубе, как и все стоявшие здесь крестьяне, но его шуба была белее, новее и богаче. Церковь невысокая, иконостас такой же, как везде, но не слишком искусный. Рядом с ней — башня [Большой минарет], слегка наклоненная, как Пизанская башня. Внутри — 73 ступени и 6 ступеней, ведущих к двери, открывающейся на квадратную площадку. По длине башни внутри идет винтовая лестница. Площадка, ее венчающая, вероятно, 4 фута в диаметре и на ней могут одновременно стоять три и более человека».

Спустившись, подошли к малоинтересным развалинам, которые тоже называли ханским дворцом, а профессор Турнерелли считал темницей. Анна быстро запуталась в этих версиях, перестала думать о сложном прошедшем и просто гуляла, дышала морозным воздухом, рассматривала заиндевелые руины, обмеряла их и зарисовывала: «Здание [Черная палата] 7 квадратных ярдов в диаметре. Дверь в крипту в северной части. Ступени (разрушенные) с южной стороны ведут в мечеть (?). По форме — куб, на который поставлен восьмигранник, перекрытый куполом (смотри древнюю византийскую церковь в Авиньоне). Этот и все прочие памятники строены из известняка».

Слева от Черной палаты увидели останки фундамента так называемой Белой палаты: «Одни считают, что это дворец, другие — баня. Турнерелли полагает, что и это тоже тюрьма». Свернули к древнему кладбищу со стройным минаретом, прозванным Малым, — он уступал Большому и в размерах, и в годах. «Покрыт такой же крышей, что и Большой минарет, но у этой башни есть деревянный балкон-балюстрада на два фута ниже кромки крыши. Эта башня около 46–48 футов высотой, а большая башня — 78 футов. Рядом с малой башней — мощное перекрытое куполом разрушенное здание [Ханская усыпальница] c останками небольших пристроек. И сюда приезжают молиться казанские татары, совершают паломничество, подобно русским, едущим в Троицу. Оба минарета татары отремонтировали и побелили в прошлом году. Увидела одну надпись на армянском языке на двери, над нишей, похожей на окно, в цокольной части башни. Возможно, когда-то оно было местом захоронения».

Вернулись в деревню около часа дня. От вида древностей у Анны разыгрался нешуточный археологический аппетит — ей захотелось непременно что-нибудь купить, хоть монеты, хоть пару рельефных осколков. Станционный смотритель, приглядывавший за их вещами, шепнул, что здесь есть пара торговок — нужно походить, поспрашивать. Пошли спрашивать. «Кажется, что сама эта деревня целиком выстроена из обломков древнего города. Здесь всего два опрятных крепких дома. Лучший, бревенчатый — настоятеля церкви. А второй, чуть хуже — дом дьякона. В деревне не было ни одного торговца, предлагавшего монеты, и мне пришлось спрашивать напрямую у жителей. Наконец мне предложили восемь медных монет — я дала за них 25 копеек серебром, и две серебряные — взяла их за 30 копеек серебром, и еще одну серебряную монету, вываренную в золе и вычищенную, — девочка, ее продавшая, попросила 20 копеек, и я согласилась».

Анна, однако, сперва поторговалась — азарта ради. Но местные упорствовали, цены не сбавляли. Их уже успели избаловать богачи-европейцы, которые часто сюда наведывались — за романтичными видами и сомнительными археологическими сувенирами, все лучше, богаче и подлиннее.

Пока они выезжали из Болгара и тряслись до Тетюшей, татарской деревеньки, довольная Анна прикидывала в уме, какой шкаф-кабинет лучше заказать для своих приобретений — в шибденском готическом стиле, или что-нибудь византийское, или османское… В Тетюшах остановились в станционном доме. Поужинали хлебом, местным солоноватым маслом и вкуснейшим медом, хорошенько вымылись, впервые за несколько дней. И уже собрались вознести благодарственную молитву Всевышнему за чистоту и уют, но обнаружили в комнате полчища клопов и сражались с ними всю ночь, не сомкнув глаз. Под утро дали из деревеньки деру.

Ехали весь сумрачный скучный день, с небольшими остановками. По дороге Анна философствовала, размышляла о свободе, степной вольнице и малопонятном ей русском духе. Вечером записала: «Мне все-таки очень нравится путешествовать по России. Нравятся ее степи, ее широта. Роскошная, богатая жизнь со всеми ее преимуществами всегда где-то рядом. Но в промежутках этой жизни царит дикая воля, свободная от тирании цивилизации. Она мне нравится особенно».