Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Медсестра вышла. Рок грохотал в уши. Стихи подходили к горлу:
В палату вошел Месяцев и сел на край кровати. Алик снял наушники.
– Скажи маме, пусть не приходит каждый день, – попросил Алик. – А то приходит и начинает рыдать.
– Она переживает, – заступился Месяцев.
– Пусть переживает дома. Она рыдает, а я что должен делать?
– Успокаивать.
– А меня кто будет успокаивать?
В его словах была логика. Логика эгоиста.
– Алик, я ушел из дома. – Месяцев как будто прыгнул в холодную воду. Это было плохое время для такого сообщения. Но другого времени не будет. Алик вернется домой и не увидит там отца. Он должен все узнать от него.
– Куда? – не понял Алик.
– К другой женщине.
Алик стал заинтересованно смотреть в окно. Месяцев проследил за его взглядом. За окном ничего не происходило.
– Я к бабке перееду. А она пусть к матери перебирается, – решил Алик.
Месяцев понял: Алик смотрел в окно и обдумывал свою ситуацию в новой сложившейся обстановке. И нашел в ней большие плюсы.
– А чего ты ушел? – как бы между прочим поинтересовался Алик.
– Полюбил.
– Так ты же старый.
Месяцев промолчал.
– А она хорошо готовит? – спросил Алик.
– Почему ты спрашиваешь?
– Я буду ходить к тебе обедать. Я буду жить у бабки, а есть у тебя.
– Мама может обидеться.
– Это ее трудности.
– Ты жестокий человек, – упрекнул Месяцев.
– А ты какой? Ты живешь, как хочешь. И я буду жить, как хочу. Почему тебе можно? А мне нельзя? Или всем можно, или всем нельзя. Разве не так?
Месяцев молчал.
Рядом на кровати сидела пара: старая женщина и ее сын в больничной пижаме. Он сидел поджав ноги, положив голову на материнское плечо. И они замерли в печальной отстраненности. Они были друг у друга и вместе выживали. Сын собирался спасать человечество от гиподинамии.
А Месяцев сейчас встанет и уедет к молодой женщине, к исполнительской деятельности…
– Вот тут мои книги, тетради и термос, – сказал Алик. – Некуда класть. Сестры ругаются.
Алик протянул довольно тяжелый пакет. Месяцев взял и поднялся.
– Ты мне что-нибудь принес? – спросил Алик.
Это был вопрос его детства. Он всегда спрашивал, как только научился говорить: «Ты мне что-нибудь принес?»
И Месяцев всегда что-то протягивал: мячик, шоколадку.
– А разве тебе мама не носит? – смутился Месяцев.
– Мама – это мама, – резонно заметил Алик. – А ты – это ты.
– Если хочешь, возьми мою ручку. – Месяцев достал из кармана паркер с золотым пером.
– Ух ты…. – задохнулся Алик.
– Надо сказать: спасибо, папа.
– Спасибо, папа…
Они обнялись, и Месяцев с ужасом почувствовал, что он плачет.
Ирина купила ящик вина и утром выпивала стакан. И ходила как под наркозом. На улице было скользко. Ноги разъезжались, как у коровы.
Аня ушла жить к Юре. Не могла оставаться в доме, оскверненном предательством.
Лидия Георгиевна переехала жить к дочери, чтобы не оставлять ее одну. В доме присутствовало предательство, и они обе дышали его тяжелым испарением. Никому ничего не говорили. Все держалось в глубокой тайне. Единственный человек, которого поставили в известность, – ближайший друг семьи Муза Савельева. Муза – профессор консерватории, арфистка и сплетница. В ней вполне совмещалось высокое и низменное. Так же, как органы любви территориально совпадают с органами выделения.
Муза – ровесница Ирины. Она жила на свете почти пятьдесят лет и на собственном опыте убедилась, что семья не там, где страсть. А там, где дети и где удобно работать. Потому что страсть проходит. А дело и дети – нет.
– Он вернется, – пообещала Муза.
– Когда? – спросила Ирина и выпила стакан вина. Это имело значение – когда. Потому что каждый день, каждый час превратился в нескончаемый ад.
– В зависимости от объекта, – профессионально заметила Муза. – Кто такая?
– Понятия не имею, – созналась Ирина.
– Вот и плохо, – не одобрила Муза. – Чтобы решить проблему, ее надо знать.
Муза оперативно раскинула свои сплетнические сети и быстро выяснила: Месяцев ушел к Люле. Люля – известный человек, глубоководная акула: шуровала себе мужа на больших глубинах. Предпочитала знаменитостей и иностранцев. Знаменитости в условиях перестройки оказались бедные и жадные. А иностранцы – богатые и щедрые.
Поэтому она брала деньги у одних и тратила на других.
– Она красивая? – спросила Ирина.
– Четырнадцать килограммов краски.
– А это красиво? – удивилась Ирина.
– По-моему, нет.
– А почему она пользовалась успехом?
– Смотря каким успехом. Таким ты тоже могла бы пользоваться, если бы захотела.
– Но зачем Игорю такая женщина? – не поняла Ирина.
– Ты неправильно ставишь проблему. Зачем Люле такой, как Игорь?
– Игорь нужен всем, – убежденно сказала Ирина.
– Вот ты и ответила.
– Но почему изо всех – он? Есть ведь и богаче, и моложе.
– Никто не захотел. Переспать – пожалуйста. А жениться – это другое. Кто женится на бляди?
– Игорь.
– Потому что у него нет опыта измен. Нет иммунитета. Его не обманывали, и он принял фальшивый рубль за подлинный.
– А он знает, что она такая? – спросила Ирина.
– Узнает… – зловеще пообещала Муза. – Не в колбе живем.
– Что же мне делать?.. – потерянно спросила Ирина.
– Сиди и жди. Он вернется.
Ирина стала ждать. И Лидия Георгиевна стала ждать. Ирина при этом ходила на работу, ездила в больницу, уставала. Усталость и алкоголь притупляли горе.
А Лидия Георгиевна ждала в буквальном смысле слова: сидела, как на вокзале, и смотрела в одну точку. И ее лицо было суровым и напряженным. Что она видела в этой точке? Может быть, своего мужа Павла, который ушел от нее на зов любви. Через год его затоптали. Она так не хотела. Судьба так распорядилась. «Возмездие, и аз воздам». А скорее всего, никакое не возмездие. Тогда многие погибли. Сталин не мог остановиться и даже мертвым собирал свой адский урожай.
Лидия Георгиевна находила свое счастье в счастье дочери. Игорь был всегда занят, у него не оставалось времени для игрищ и забав. Казалось, Ирину никогда не коснется мужское предательство. С кем-то это случается, но не с ней. Как война в Боснии или эпидемия в Руанде. Где-то, у кого-то, не у них…