Девушки выпили чаю, но продолжали сидеть на том же месте — молчаливые и сосредоточенные. Потом Урсула, у который был красивый сильный голос, негромко запела: «Annchen von Tharau»[54]. Сидя под деревом, Гудрун слушала пение сестры, и вдруг острая тоска пронзила ее сердце. Рассеянно мурлыча песенку, Урсула выглядела такой спокойной и самодостаточной — царица в центре собственной вселенной. Гудрун почувствовала себя лишней. Тягостное ощущение собственного одиночества, вычеркнутости из жизни, положение наблюдателя в то время как Урсула была деятелем, всегда заставляло Гудрун страдать и добиваться того, чтобы сестра вспомнила о ней и тогда между ними снова воцарилась прежняя связь.

— Ты не возражаешь, если я под твое пение займусь Далькрозом[55]? — спросила она необычно тихим голосом, еле шевеля губами.

— Что ты сказала? — спросила Урсула, удивленно поднимая глаза.

— Ты будешь петь, пока я стану делать ритмическую гимнастику? — Для Гудрун было мучительно еще раз задать тот же вопрос.

Урсула немного помолчала, собираясь с мыслями.

— Пока ты станешь делать?.. — рассеянно переспросила она.

— Гимнастику Далькроза, — ответила Гудрун, переживая муки стыда, несмотря на то, что говорила с сестрой.

— Ах, гимнастику Далькроза! Я не расслышала. Конечно! С удовольствием буду смотреть! — воскликнула Урсула с детской радостью. — А что мне петь?

— Пой что хочешь, — я подстроюсь.

Но Урсула никак не могла придумать, что ей петь. Наконец она затянула песню, в голосе ее сквозило озорство:

Моя милая — знатная дама…

Гудрун неспешно, словно невидимые цепи сковывали ей руки и ноги, задвигалась в такт пению, она ритмически притоптывала или взмахивала ногами, совершала замедленные, симметричные движения руками и плечами — разводила руки в стороны, вздымала их над головой, внезапно отбрасывала назад, поднимая высоко подбородок, и при этом ни на секунду не забывала отбивать ритм ногами, словно свершала странный колдовской обряд; белое, охваченное экстазом тело будто танцевало странную, сотканную из контрастов рапсодию, — оно металось то в одну, то в другую сторону и, казалось, временами воспаряло, подхваченное волшебным порывом, исходя судорогой.

Урсула сидела на траве и распевала, широко раскрывая рот, ее глаза смеялись, словно она считала все происходящее забавной шуткой, но они вспыхнули, как желтый свет светофора, когда она уловила намек на ритуальные действия в подрагиваниях, покачиваниях, метаниях белого тела сестры, находящегося во власти примитивного, рваного ритма и внутренней энергии, сходной с гипнозом.

Моя милая — знатная дама,

И она скорее упряма, —

звучала озорная песенка Урсулы; танец Гудрун становился все более энергичным и страстным, она яростно топала ножкой, словно желала сбросить невидимые оковы, стремительно взмахивала руками, снова топала, потом тянула к небу лицо и прекрасную, полную шею, полуприкрытые глаза ее ничего не видели. Солнце опустилось низко, разлив повсюду желтый свет, оно садилось, и на небе уже наметился тонкий силуэт тусклой луны.

Урсула увлеченно пела, но Гудрун неожиданно прекратила танцевать и произнесла со спокойной иронией:

— Урсула!

— Что? — Урсула открыла глаза, выйдя из состояния, близкого к трансу.

Гудрун стояла неподвижно и указывала налево, на ее лице играла насмешливая улыбка.

— Ой! — испуганно выкрикнула Урсула, вскакивая на ноги.

— Какие красавцы! — раздался иронический голос Гудрун.

Она говорила о бычках горной породы, небольшое стадо этих мохнатых, живописно раскрашенных вечерним солнцем животных пришло на шум — узнать, что здесь творится, — они вытягивали любопытные морды и выставляли рога. Бычки раздували ноздри, сквозь спутанную шерсть сверкали злые глазки.

— Они не нападут на нас? — испуганно воскликнула Урсула.

Гудрун, которая боялась рогатого скота, слабо улыбнулась и покачала головой — жест получился странный: в нем были и сомнение, и насмешка.

— Разве они не прелестны, Урсула? — Голос Гудрун прозвучал пронзительно и резко, словно прокричала чайка.

— Прелестны, — подтвердила Урсула, трепеща от страха. — А ты уверена, что они не набросятся на нас?

Гудрун снова загадочно улыбнулась и покачала головой.

— Уверена, — ответила она. Ответ прозвучал так, словно она хотела убедить себя в их безопасности, и еще как будто знала в себе некую силу и хотела проверить ее на прочность. — Сядь и продолжай петь.

— Я боюсь, — жалобно сказала Урсула. Она не спускала тревожного взгляда с крепких низкорослых животных, которые не двигались с места и следили за сестрами темными злыми глазами из-под спутанных челок. Но она все же села и приняла прежнее положение.

— Они совершенно безопасны, — прозвучал высокий голос Гудрун. — Пой же, тебе нужно всего лишь петь.

Было очевидно, что она одержима странным желанием танцевать перед этими сильными и по-своему красивыми животными.

Урсула запела дрожащим голосом:

Где-то в Теннесси…

Она явно волновалась, Гудрун же, раскинув руки и запрокинув лицо, направилась странной танцующей походкой к стаду — она, как зачарованная, несла свое тело, ноги ее дрожали, словно девушку охватил неистовый, бессознательный порыв, плечи, запястья, кисти тянулись вперед, вздымались и падали, тянулись, тянулись и падали. Она незаметно приближалась, белая беззащитная фигурка, охваченная экстазом, приближалась, ее грудь колыхалась, шея сладострастно изгибалась. Все это привело стадо в состояние замешательства, животные замерли, слегка понурив головы, они не сводили с девушки глаз и словно находились под гипнозом, их рога четко вырисовывались на фоне неба, а белая фигурка все приближалась и приближалась к ним в медленных гипнотизирующих конвульсиях танца. Гудрун всем телом ощущала присутствие животных перед собой — между ними будто установилась магнетическая связь. Вот-вот она коснется их, физически коснется. Ее пронзила судорога наслаждения и страха. А Урсула, как завороженная, все пела высоким, тонким голосом неуместную песню, звучавшую в вечернем воздухе как заклинание.

Гудрун слышала яростное сопение скота — в животных говорил страх, смешанный с восхищением. Они держались что надо, эти дикие шотландские бычки, косматые и своенравные. Неожиданно один из них фыркнул, опустил голову и стал пятиться.

— А ну, пошли прочь! — донесся громкий крик с берега. Ряды животных дрогнули, они отступили, хаотично побежали вверх по холму, их космы метались на бегу, как языки пламени. Гудрун застыла в танце на траве, Урсула вскочила на ноги.