Среди девушек-конкурсанток была только одна, которая не ведала, что творила. Ей исполнилось пятнадцать лет. На нее надели прозрачную греческую тунику, через которую просвечивало ее чистое полудетское тело. Она улыбалась наивно и ясно – сама весна. «А где ее мальчик? – подумала Татьяна. – Или папа?» Возле другой стены – Алеша Горчаков в голубой распашонке. У него, видимо, только одна смена одежды. И больше ничего. А ничего и не надо. И так сойдет. Возле него молоденькая девочка. Не та, с проборчиком, а другая – смешливая, легкая, почти подросток. Пацанка. Откуда она взялась? Просто заскочила, а он быстро втянул ее в паутину своих глаз.

«Бабник, – подумала Татьяна. – Ни одной не пропускает».

Но ей-то что? Мало ли бабников на белом свете? Они – не худшие люди. Ценят красоту.

Татьяна выпила бокал шампанского. Подумала: «А дальше?»

Последнее время ее преследовали два вопроса: «А дальше?» и «Зачем?»

Появилась девушка с проборчиком. Цветочница. На ее лице была приклеена фальшивая мученическая улыбка.

Мальчик из Акмаллы быстро приблизился к Татьяне.

– Разговаривайте со мной, – попросил он.

– Зачем? – удивилась Татьяна.

– Она меня преследует. Не отпускает от себя.

Кто «она»? Цветочница или пацанка? И при чем тут Татьяна?

– Я вам не диспетчер, – сказала Татьяна. – И не регулировщик. Улаживайте свои отношения сами.

Он не отходил.

– Сегодня я нашел в своей рубашке булавку, – сказал он. – Жена приколола.

– Зачем?

– Приколола к себе…

– Вас ждут, – сказала Татьяна.

Девочка с проборчиком ждет. И пацанка ждет. И жена в Акмалле ждет. Каждая по-своему. Девочка ждет трудно. Пацанка – играючи. Татарка – тревожно. Не хватает еще Татьяне встать в эту очередь.

Он повернулся и пошел к дверям. Татьяна видела, что он уходит. Интересно, куда? К себе в номер, куда же еще. С кем? А это уже не важно. С девочкой. Той или этой. Он ее разденет, разденется сам и подарит ей себя со всей своей неутоленной тоской хулигана из пригорода.

Позже он расскажет Татьяне, что отца у него не было вообще. Мать пила и была ему как дочка. Больной ребенок. Он ее отбивал и выручал. И очень любил. И дрался из-за нее. Он умел драться и даже любил драки. Любил первый порыв решимости, как ступить с самолета в пустоту. Парашют, конечно, раскроется в нужную минуту. Но ведь может и не раскрыться… То ли выскочишь из драки, то ли останешься. Застрянешь на ноже…

Он ушел, и Татьяне сразу стало скучно. Вышла на улицу.

После прокуренного зала воздух казался особенно свежим. Пахло йодом и водорослями. Чувствовалась близость моря.

Алеша Горчаков стоял на углу и курил. Он смотрел перед собой и думал о том, что все круги очерчены. И его не возьмут в чужой круг. Он может облить себя бензином и поджечь. И пылать адским факелом. А она, Татьяна Соколова, будет стоять рядом и щуриться от большого огня. А потом уедет в Москву и забудет обо всем. Забудет. В этом дело.

Он увидел ее, бросил сигарету.

Пошли рядом.

Надо о чем-то говорить. Но он не знает – о чем.

– Как зовут твою жену? – спросила Татьяна.

– Румия.

– У тебя есть для нее ласкательное имя?

– Нет. Только Румия.

– Ты ее любил? – Она почему-то спросила в прошедшем времени.

– Да. Я отбивал ее у женихов. Они ходили к ней в комнату в барак. А я в это время на кухне варил борщ.

– Сколько тебе было лет?

– Двадцать.

– А ей?

– Двадцать семь.

Татьяна подумала, что он сейчас в свои сорок выглядит на двадцать пять. А тогда казался, наверное, подростком лет пятнадцати.

Мальчик-подросток упрямо режет свеклу, капусту, лук и засыпает в кипяток. И плачет.

Женихи уходят. Румия их выпроваживает. И они вместе садятся и едят борщ. А потом она разрешает ему лечь возле себя. И он плачет от страсти, ревности и невозможности счастья. А смуглая зеленоглазая Румия доверчиво засыпает рядом.

– Я ее отбил.

Он отбил ее у всех. Она вышла замуж за его любовь. Она думала, что будет владеть этим всегда. Но мальчик вырос. Стал снимать кино. Ездить по фестивалям.

О! Мир велик. Мир гораздо больше Акмаллы. И женщин много, и разных, одна лучше другой, как цветы. И он хочет вдыхать аромат каждого цветка. Недолго. Десять дней фестиваля – как один час, а потом снова в глухое подполье, к Румие.

А при чем здесь Татьяна?

На всякий случай. Она – столичная штучка. Знает всех. И ее знают все. Она введет его в свой круг, скажет: «Познакомьтесь. Вот Алеша Горчаков». И все заметят, заволнуются.

«А что ты умеешь, Алеша Горчаков?»

«Я умею снимать кино».

«Да? Очень интересно».

Все посмотрят его кино и ахнут. «Да вот же он. Мы все тебя ждем. А ты где-то прячешься в Акмалле. Не прячься больше, Алеша Горчаков. Что ты хочешь? Денег? Славы? Женщин?»

«Я хочу ВСЕ», – скажет Алеша Горчаков. Татьяна – извозчик, который привезет его из Акмаллы в Москву. А дальше он скажет «спасибо» и уйдет. Или не скажет «спасибо». Просто уйдет. А она будет смотреть ему вслед. Все так и будет. А если не хочешь – не вези. Не разрешай залезать в твою повозку. «Но-но, мальчик. У меня занято. Ищи себе другого извозчика».

Они вышли к морю. Сели на скамейку. Стали слушать вечный гул. Море – это параллельный мир. В нем тоже живут и дышат, но по-другому. Как инопланетяне.

Они сидели на лавочке и слушали дыхание другого мира. Он нашел ее опущенную руку и стал ласкать, легко скользя пальцами, почти не касаясь.

Татьяна смотрела на горизонт. Солнце давно село и переместилось в Америку. Небо сливалось с морем.

– Дорогая моя, – сказал он хрипло. – Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю.

Надо что-то ответить. Она сказала:

– Как?

– Пойдем к тебе. Я тебя раздену. Поцелую. Я покажу тебе, КАК я люблю тебя.

Для него любить – значит желать. Тоже не мало, хотя и не много.

– Нет, – сказала Татьяна. – Я не пойду.

– Почему?

– Я тебя не знаю.

– Узнаешь…

– Я тебе не верю.

– А разве это обязательно?

– Для меня обязательно.

Он придвинул свое лицо, свои губы, объединил губами ее и себя в одно целое. Татьяна закрыла глаза. А когда открыла – полоска горизонта была розовой. Солнце сделало круг и возвращалось. Светало.

– Пойдем к тебе, – сказал он.