— Ну, раз уж вы мне напомнили, я мог бы также… взять… то есть… взглянуть на… купить… немного семян трав…

Мисс Харрис слышала, что Мэтью называют странным. Теперь она пришла к выводу, что он просто сумасшедший.

— Семена мы продаем только весной, — объяснила она высокомерно. — Сейчас у нас ничего нет в наличии.

— Ах, конечно… конечно… разумеется, — пробормотал несчастный Мэтью, хватая грабли и направляясь к двери. На пороге он вспомнил, что не заплатил за них, и со страдальческим видом повернул обратно. Пока мисс Харрис отсчитывала сдачу, он собирал силы для последней отчаянной попытки.

— Ну… если я вас не очень обеспокою… я хотел бы… то есть… я хотел бы взглянуть на… на… сахар.

— Рафинад или неочищенный? — терпеливо спросила мисс Харрис.

— Ах… ну… неочищенный, — сказал Мэтью невнятно.

— Вон там стоит бочонок, — указала мисс Харрис, побрякивая своими браслетами. — Это единственный сорт, какой у нас есть.

— Я… я возьму двадцать фунтов, — сказал Мэтью; лоб у него покрылся испариной.

Только на полпути домой Мэтью окончательно пришел в себя. Это было ужасное испытание, но, решил он, так ему и надо за такую ересь, как покупка в чужом магазине. Добравшись до дома, он спрятал грабли в сарае, где хранились инструменты, но сахар пришлось отнести Марилле.

— Неочищенный сахар! — воскликнула Марилла. — Что это тебя дернуло купить, да еще так много? Ты же знаешь, я его никогда не использую, только в кашу батраку или в темный кекс. Джерри мы уже рассчитали, а кексы я уже давно не пекла. К тому же это плохой сахар — крупный и темный, — Уильям Блэр обычно такого не держит.

— Я… я думал, может, как-нибудь пригодится, — сказал Мэтью, успешно спасаясь бегством.

Обдумав положение, Мэтью пришел к выводу, что для того, чтобы справиться с этим делом, нужна женщина. О Марилле не могло быть и речи. Мэтью ясно чувствовал, что она немедленно окатит его проект ушатом холодной воды. Оставалась только миссис Линд; ни у какой другой женщины в Авонлее Мэтью не осмелился бы попросить совета. К миссис Линд он и отправился. Добрая леди сразу сняла тяжкое бремя с плеч потерявшего покой мужчины.

— Выбрать платье в подарок Ане? Конечно я выберу. Я завтра собираюсь в Кармоди и заодно сделаю и эту покупку для вас. У вас есть какие-нибудь особенные пожелания? Нет? Хорошо, тогда я выберу на свой вкус. Я думаю, красивый глубокий коричневый цвет будет Ане к лицу. Я знаю, что Уильям Блэр недавно получил очень красивую шелковую «глорию» такого цвета. Может быть, вы хотите, чтобы я сшила это платье? Ведь если Марилла возьмется за это, Аня, вероятно, узнает обо всем прежде времени, и сюрприза не получится. Хорошо, я сошью. Нет, нет, мне ни капельки не трудно. Я люблю шить. Я сошью по выкройке, которую делала на мою племянницу, Дженни Джиллис, потому что они с Аней как две капли воды, если речь идет о фигуре.

— Ну, премного обязан, — сказал Мэтью, — и… и… не знаю… но я хотел бы… мне кажется, теперь делают не такие рукава, как прежде. Если это не окажется слишком смелым требованием, я… я хотел бы, чтобы они были сделаны по-новому.

— С буфами? Разумеется. Можете не волноваться, Мэтью. Я сошью по самой последней моде, — заверила миссис Линд. Когда Мэтью ушел, она добавила, обращаясь к себе самой: — Приятно будет хоть на этот раз увидеть бедного ребенка прилично одетым. То, как Марилла ее одевает, просто смешно, скажу я вам, и меня не раз подмывало прямо сказать ей об этом. Я, конечно, промолчала, потому что вижу, что Марилла не хочет никаких советов и уверена, что хоть она и старая дева, но знает больше о воспитании детей, чем я. Так всегда бывает. Люди, которые воспитывали детей, хорошо знают, что нет единого надежного метода, который годился бы для любого ребенка. Но те, кто детей не воспитывал, думают, что это так же просто и легко, как тройное правило в арифметике — только поставьте так-то и так три числа, и сумма выйдет правильно. Но плоть и кровь не подходят ни под какую арифметику, вот тут-то Марилла и совершает ошибку. Можно предположить, что, одевая Аню подобным образом, она пытается воспитать в ней дух смирения, но скорее всего, этим она развивает только зависть и неудовлетворенность. Я уверена, что девочка видит разницу между своей одеждой и нарядами других девочек. Подумать только, даже Мэтью это заметил! Этот человек просыпается после шестидесяти лет спячки!

В следующие две недели Марилла ясно чувствовала, что на уме у Мэтью было что-то необычное, но что это было, она не могла догадаться до самого кануна Рождества, когда миссис Линд принесла новое платье. Марилла приняла произошедшее в целом хорошо, хотя скорее всего не поверила дипломатичным объяснениям миссис Линд о том, что она сшила платье якобы только потому, что Мэтью боялся, как бы Аня не узнала заранее о подарке.

— Так вот почему все эти две недели Мэтью смотрел так загадочно и усмехался в бороду, — сказала она несколько холодно, но снисходительно. — Я знала, что он замышляет какую-то глупость. Должна сказать, что не считаю, будто Ане нужны еще какие-то платья. Я сшила ей этой осенью три хороших, теплых, практичных платья, а все, что сверх этого, — совершенно излишняя расточительность! На одни эти рукава ушло столько ткани, что хватило бы на целую блузку. Ты только разжигаешь в Ане тщеславие, Мэтью, а у нее уже и так самовлюбленности, как у павлина. Ну, надеюсь, она наконец будет довольна. Я знаю, она мечтала об этих глупейших рукавах с тех самых пор, как они вошли в моду, хотя ни словом о них не вспоминала после того первого раза. Буфы становятся все больше и смешнее, они уже и теперь огромные, как воздушные шары. А в следующем году модницам, наверное, придется проходить в дверь бочком.

Рождественское утро застало мир в прекрасном белом уборе. В тот год декабрь был теплым, и все приготовились к зеленому Рождеству, но ночью выпал снег, и его как раз хватило, чтобы совершенно преобразить Авонлею. Аня с восторгом выглянула через дырочку на своем разукрашенном морозом окне. Заснеженные ели в Лесу Призраков были удивительно пушистыми, березы и дикие вишни стояли словно усыпанные жемчугом, вспаханные поля превратились в ряды снежных ямочек, а в чистом холодном воздухе слышалось чудесное похрустывание. Аня сбежала вниз, весело крича, так что ее голос раздавался по всему дому:

— С Рождеством, Марилла! С Рождеством, Мэтью! Какое чудесное Рождество! Я так рада, что оно белое. Настоящее Рождество должно быть белым, правда? Я не люблю зеленое Рождество. Оно обычно не зеленое, а просто некрасивое и блеклое — коричневого и серого цвета. И почему люди говорят, что оно зеленое? Но… но… Мэтью, это мне? Ах, Мэтью!

Мэтью сконфуженно развернул бумагу и вынул платье, примирительно взглянув на Мариллу, которая с притворным равнодушием наливала воду в чайник, но краешком глаза заинтересованно следила за происходящим.

Аня взяла платье и разглядывала его в благоговейном молчании. Ах, какое красивое! Прекрасная мягкая коричневая «глория», блестящая, как шелк! Юбочка с изящными оборочками и сборочками; лиф, искусно украшенный защипами по последней моде; маленький гофрированный воротничок, обшитый тончайшими кружевами. Но рукава! Они были вершиной дела! Длинные, до локтя, манжеты, а над ними два великолепных буфа, разделенные посередине узкими сборочками и бантиками из шелковой коричневой ленточки.