— Дурак… — Антоний приостановился, закурил. Со своими мыслями и покурить толком не успел, а внутри, как у всякого ярого курильщика, сосало, требуя порции никотина. — Купец, он вроде нас с тобой, понял?

— Нет, — честно признался Пашка.

— Чего непонятного? Ему выгодой жить надо, потому он о своих делах никогда голоса не подаст. И на черный день золотишко откладывает. Я их, купчиков-то, хорошо знаю. Приятель твой, — он повернулся к Ангелине, — балабон хороший. Болтает много, верные люди мне донесли.

— Андрей? — побледнела цыганка.

— Не, офицер мужчина серьезный. Делами нашими не интересуется, а вот с Колькой Психом больше не встречайся. Сам с ним дела поведу. Где он обещался быть, сказал?

— В Дубровках.

— У Марфы, значит. Знаю… Ну, прощай. Понадобишься, найду. За работу спасибо.

Посмотрел ей вслед — красивая баба, но не для него. Такие ему не очень нравились. Стервозности в ней нет. Ишь, как зашлась, с лица побледнела, лишь стоило ей про офицера своего задумать. Нет, не такие ему нравятся. Хотя эта тоже…

Да шут с ней! Пусть живет пока. Когда концы рубить будем, там и посмотрим.

Сейчас другое дело надо решать.

— Давай присядем… — Антоний кивнул Павлу на лавочку, стоявшую под зелеными кустами старого бульвара.

Заика недоуменно посмотрел на него — что это вдруг рассиживаться здесь, в самом центре города, не пора ли сматываться к себе? — но привычка слушаться главаря взяла верх, и он сел на скамью.

— Вот что, Павел, — Антоний лениво разглядывал редких прохожих на бульваре, вроде разговаривая сам с собой, — Психу к рукам слишком много прилипает. Надо его на нашем деле срочно менять. И болтает опять же. Верно люди доносили, я проверял, действительно треплется. Могут через него на нас выйти.

— Прибью, — мрачно пообещал Заика.

— Снова дурак, — незлобно усмехнулся Антоний. — Нельзя нам самим этого делать: искать ведь будут, кто его шлепнул. Значит, и нам тут же конец. Придется потом скакать, как зайцам от охотников. А куда мы с тобой такую груду золота потащим? Это пока не деньги. Человека надежного надо найти для такого дела, чтобы с Психом разобраться. Как полагаешь?

— Офицера натравим, — убежденно сказал Пашка. — Сам натравлю. Скажу, что Псих с его цыганкой шуры-муры, всякие амуры крутит. Тот не сдержит себя. Бешеный он, контуженый, враз Кольку прибьет. Он за Ангелину держится.

— Офицер и нас знает… Придется потом и его, и цыганку убирать, а рано еще! Но и с Психом тянуть больше нельзя. Ты Яшку Пана помнишь? Ну, в Питере до войны фарт искал? Вот кто нам помочь может. Разыщи его, вызови сюда. За такие деньги, как мы дадим, он тут запросто полгорода перестреляет и глазом не моргнет. Тоже бешеный. Но когда Пана разыщешь, адреса ему нашего не давай: пусть к Татарину в трактир придет. Я его предупрежу. Да… Потом Яшка уехал — и ищи ветра… Вот как надо. Но и Яшку можно не отыскать. Попробуем пока офицера натравить, посмотрим, что выйдет.

— Выйдет, выйдет… — засмеялся Заика.

Антоний встал, взял саквояж. Подождал, пока поднимется Пашка, возьмет мешок. Идя по аллее, сказал:

— Куда еще сбыть золото, сам поищу… Вот пришьем этого дурошлепа Психа, и придет черед бабы с офицером. Останутся тогда у нас с тобой на руках только Банкир да мой старый знакомец, Юрий Сергеевич.

— И их? — равнодушно поинтересовался Заика.

— Когда цыганку с ее Андрюшей приколем, считай, спрятали концы в воду. Вот тогда и будем решать, как делиться по-христиански. Кажется, Банкир и мой знакомец так и хотели, а?..

* * *

В церкви, после почти летнего, теплого уличного воздуха и яркого солнечного света, показалось прохладно, сумрачно, несмотря на множество горевших у икон свечей. Душновато пахло ладаном и разогретым воском. Шла служба. Небольшой хор пел негромко, но слаженно, с душой.

— Господи, помилуй, Господи, помилуй, Го-о-осподи, по-ми-и-илуй…

Федор снял старенькую офицерскую фуражку, вошел в придел, остановившись за спинами немногих молящихся. На него никто не обратил внимания. Одетые в темное старушки истово клали поклоны, мелко крестились, вполголоса подпевая хору. Священник, седенький, аккуратный старичок, вел службу не торопясь, по чину.

Немного подождав, Греков подошел к дородной пожилой женщине, стоявшей за свечным ящиком.

— Простите, как зовут священника?

— Отец Никифор.

— Я могу поговорить с ним?

Она смерила его взглядом. Поджала сухие губы.

— Вот кончится служба…

Ждать пришлось не очень долго. Вскоре из дверей церкви начали выходить богомолки, затягивая под подбородками потуже концы темных платков, стали гасить свечи. Тонкий сизый дымок, свиваясь в невесомые спирали, тихо начал таять, поднимаясь к расписанному фресками высокому куполу. В храме сразу стало как-то пусто и гулко, и только суровые глаза святых угодников непроницаемо смотрели со стен.

— Вы желали говорить со мной?

Отец Никифор стоял перед Федором, держась левой рукой за крест, висевший у него на груди, словно тот придавал ему силы и спокойствия.

— Да. Моя фамилия Греков. Я из уголовного розыска. Где бы мы могли побеседовать так, чтобы нам не мешали?

Священник поморгал выцветшими глазами, как-то совсем по-домашнему взял Федора под локоть своей почти невесомой, старческой рукой.

— Наша церковь при больнице. Есть сад. Пойдемте? Там сейчас никто не гуляет…

Больничный сад оказался запущенным, с заросшими подорожником тропинками, в которые превратились некогда ухоженные аллеи. Тень старых лип ложилась вокруг причудливыми кружевными пятнами. Пара ворон, переваливаясь, важно расшагивала около небольшой лужи, кося друг на друга хитрыми глазами.

Отец Никифор, медленно переставляя ноги, вздыхая и что-то бормоча себе под нос, подошел к ним поближе, высыпал хлебные крошки на землю.

— Знаю, зачем пришли, — повернулся он к Федору, — только, боюсь, мало чем могу быть вам полезным. Я в мирских делах помощник слабый.

Федор посмотрел на его согнутую старческую фигуру в темной рясе. Стоя с ним рядом, отец Никифор едва доставал ему головой до плеча.

— Дело, видимо, не только мирское? — улыбнулся Греков. — Вы знаете, что митрополит обратился к нам за помощью?

— Слыхал.

— Что у вас похитили, при каких обстоятельствах?

— Обнаружилась пропажа утром, — тяжело вздохнул священник, — воры решетки окна распилили и проникли внутрь храма, выбив стекла. Иконы взяли — было у нас несколько старых икон, московской школы. Вы понимаете в этом?

— Немного.

— Ценные иконы, с душой писаны. Я не мастер рассказывать, не могу на словах передать. Попросите в епархии, там вам лучше объяснят. А из утвари… Утром, когда пришел, церковь закрыта была. И внутри я сначала ничего необычного не заметил. Только когда к алтарю подходил — вижу, книги разбросаны! Забеспокоился, тороплюсь войти в ризницу, а там замки хранилищ ценностей взломаны. Потиры, знаете, чаши такие, с эмалями и камнями разными, три штуки украли, крестов наперсных, вот как на груди у меня, две штуки было. Хорошей работы, прошлого века, серебро с позолотой, эмалью отделанные. Цепочки к ним. Иордань, ну как вам объяснить, купель это для крещения младенцев, тоже унесли. Серебро хорошее было, а весу в ней три четверти пуда! Думаю, не один злоумышленник был. Разве унести этакую тяжесть одному? Вот, пожалуй, и все. Надеетесь отыскать воров?