Спиртзаводом мама неожиданно заинтересовалась, сделала звук громче и придвинула табуреточку поближе к экрану. У меня немедленно возникли нехорошие предчувствия – с чего это вдруг такой интерес к телевидению?

Сюжет про спиртзавод выглядел как репортаж из нерадостного постапокалиптического будущего. Ржавый забор, кривые коричневые трубы, почерневшие от времени спиртовые емкости, низкое серое небо, люди с плохими зубами, мужчины в ватниках, женщины с колясками, прикованные к воротам и к забору длинной общей цепью.

– Они что, правда к решетке прицепились? – спросил Гоша. – Они так протестуют?

Мама утвердительно кивнула. Работники спиртзавода действительно протестовали и, как жизнерадостно сообщил молодой корреспондент, собирались протестовать до тех пор, пока областное начальство не удовлетворит все их требования сполна.

– А как они в туалет ходят? – поинтересовался Гоша.

– Им нечем ходить, – сказала я. – Если бы им было чем, они к забору бы не стали приделываться.

– Не надо глумиться, – укоризненно сказала мама. – У людей серьезные проблемы, и этот твой доморощенный нигилизм здесь совсем не уместен.

С этим я готова была поспорить, прикованные к ограде работницы спиртзавода совсем не выглядели изможденно и оголодавше, скорее наоборот.

– Им еще зимой котельную закрывали, я помню, – сказала я. – В Интернете еще писали, «Ледяной апокалипсис». Они зимой тоже приковывались, правда, тогда к котельной. Тогда им тепло, кстати, пустили.

– Второй раз не прокатит, – заметил Гоша. – И вообще, это не метод. Что за мода – чуть что – приковываться? Один приковался, ему дали квартиру, так теперь и остальные пустились. Может, мне тоже приковаться?

– Тебе-то зачем? – спросила мама. – Разве ты что-нибудь хочешь?

– Он не хочет, а я хочу, – вмешалась я. – Во-первых, я хочу поставить «Мой друг Ктулху» на подмостках ТЮЗа. Во-вторых, я хочу, чтобы светлые идеалы братства Ктулху были признаны областной администрацией…

– Стоп, – прервала мама. – Хватит.

– Да администрация скорее Ктулху признает, чем спиртоделам поможет, – сказал Гоша. – Ктулху им ближе, можно сказать, родственник он им.

Это бывает. Ну, бывает, что Гоша начинает мыслить оригинально. Это он в меня. То есть, общие гены дают о себе знать.

– Вот если бы они в честь Ктулху приковались, тогда да, – продолжал Гоша размышлять. – Тогда тут бы уже была зарубежная пресса, уже собирали бы подписи, говорили бы об ущемлении прав Ктулху в России.

– Хорошая идея, кстати, – подхватила я. – Может, подсказать спиртоделам?

– Подскажи, – согласился Гоша. – Пусть плакат нарисуют – «Здесь ущемляют права Ктулху. Люди доброй воли, очнитесь».

– Прекратите паясничать, – попросила мама еще раз. – Вы еще ничего в жизни не сделали, а издеваетесь над взрослыми людьми. Это некрасиво.

– Не знаю, – возразила я. – Вполне может это сработает и без Ктулху. Они с колясками, а это…

– А может, там нет младенцев? – предположил Гоша.

Но младенцы там оказались – энергичный корреспондент подошел к одной из мамаш, сунул руки в коляску и вытащил из нее ребенка, круглого и по виду вполне себе недовольного системой, ребенок тут же разорался, а корреспондент напомнил, что всего в Серовском около сорока мамочек с детьми. А между тем там отключено и водоснабжение, потому что водонапорная станция находится тоже на балансе спиртзавода, и дети страждут, вот как этот ребенок, его зовут Иван и он не пил семь дней.

– Нет еды, нет воды, нет свободы! – закончил корреспондент. – Таковы будни некогда самого крупного ректификационного предприятия Европейской части России. Скоро здесь будет ад.

Мама задумчиво почесала подбородок. Бесспорно, на маму надвигался очередной приступ человеколюбия. Мне тоже стало интересно. Мне захотелось посмотреть на место, где вскорости разверзнется преисподняя. А там, где преисподняя, там и старик Ктулху, а значит, можно собрать материалу на целый сценарий, допустим, «Ктулху в Серовском: возвращение». Или «Ктулху: демон спирта».

Сюжет про спиртзавод тем временем закончился, и начался репортаж про злоключения Гурьевской птицефабрики, которая в свое время не озаботилась сооружением очистных, а сбрасывала отходы в ближайший пруд, и вот пришло славное время, когда пруд переполнился и курячьи безобразия широкой волной залили Гурьево, затопили улицы, огороды, а кое-где и стоящие в низинах дома. С одной стороны, жить в Гурьево сделалось абсолютно нельзя, с другой – закрыть фабрику тоже было невозможно, поскольку все взрослое население поселка работало на этой самой фабрике. Ситуация образовалась безвыходная, но в Гурьево никто себя ни к чему не приковывал.

Неприятности птицефабрики маму совсем не заинтересовали, она собралась выключить телевизор, но, к счастью, потерялся пульт, и мы поглядели еще и гурьевский постап, правда уже не спиртовой, но пометный, скажем так.

– Черт знает что, – сказала мама. – Черт знает что в нашей стране.

Должна была уже начаться передача про отца, но так и не началась, видимо, на нее эфирного времени уже не хватило. Мама выдернула вилку из розетки, поглядела на меня и на Гошу, и я в ее решительном взоре прочитала расписание на завтрашний день. В этот завтрашний день явно входил спиртзавод Серовский, и никакой альтернативы ему не проглядывалось.

– Так, и куда мы завтра поедем? – спросила я на всякий случай. – В Серовское или в Гурьево? Я за Гурьево, там трэшовей…

Мама не ответила, она явно взволновалась и уже достала было волонтерский белый телефон. Для «Мружа» у нее особый телефон, отдельный, чтобы не смешивать, так сказать, бобы с презренной чечевицей, поэтому, когда она достает белый телефон, мы с Гошей замолкаем. Чтобы не мешать важным делам и не попадать под горячую руку.

Так вот, мама достала телефон, но, поразмыслив немного, решила все-таки своим подругам не звонить. Не знаю наверняка, какими она руководствовалась соображениями, но в судьбе Серовского спиртзавода мама решила поучаствовать персонально. Лично, независимо от остальных активисток и волонтерок. Мне кажется, это все-таки из-за Печерской. Печерская маму напрягает, мама хочет Печерскую перепечорить.

Мама стала интенсивно думать, покусывая Телефон Добра.

– Так куда? – повторила я вопрос.

Мама не ответила, молча, с немного потусторонним видом отправилась в свою комнату, скорее всего, продумывать завтрашний бросок, быстро вернулась, вспомнив, что забыла Мелкого на диване, а его пора уже укладывать баиньки. Но тут возникло затруднение, Мелкий, вдохновленный репортажем про протесты и прочую Серовскую погибель, тоже совершил акт неповиновения – потихонечку размусолил и отгрыз от диванного покрывала длинный шнур и умудрился привязать себя этим шнуром к диванной же ножке, хотя никогда раньше никаких навыков в вязании узлов не проявлял. Притянут он оказался вполне себе по-морскому, и лежал теперь с невозмутимым видом, а когда мама пыталась его отвязать, начинал ворочаться и сучить ногами, не давался, короче. Сопротивлялся.