Все поплыло у нее перед глазами после четырех бокалов вина и того, что она выпила раньше, пытаясь затуманить образ Ноэль — невесты. И теперь, в темном баре, где оркестр играл джаз, Бренда испытывала какие-то очень новые чувства. Ей нравился этот парень, действительно нравился. Единственный «запретный» мужчина в Манхэттене… и вот они были здесь.

— О’кей, — сказала она, отодвигаясь от Уолша, освобождаясь, пытаясь найти свою сумку, телефон, ключи, деньги, чтобы расплатиться по счету, свое пальто. — Мне нужно идти.

— Да, — зевая, произнес Уолш. Он дал знак официанту, и тот вручил ему кредитку. Каким-то образом Уолш уже успел расплатиться.

— Спасибо, — сказала Бренда. — Ты спас этот вечер.

— Без проблем. — Он снова поцеловал ее.

Она прикоснулась к его ушам, провела рукой по очень короткой стрижке. Бренда таяла от желания. Она хотела услышать вибрации его голоса у своей груди — но хватит! У него было регби, а у нее…

— Такси? — спросил Уолш.

— Я доберусь одна, — сказала она. — Мне в Ист-Сайд.

— Уверена? Мы могли бы поехать вместе.

— Уверена.

— Тогда ладно. — Поцелуй, еще один поцелуй. И еще один, более долгий. — Увидимся во вторник, Бренда.

— Во вторник?

— На занятии.

Бренда поднялась с полотенца; у нее закружилась голова. Бренда подошла к океану. Она снова ничего не написала, а завтра пятница, и ей нужно везти Вики на химиотерапию, и вместо Джоша должен был приехать Тед, что означало, что Бренду попросят присмотреть за детьми и последить за порядком. Она с искренней радостью согласилась взять на себя эти обязанности («Раскаяние, — подумала она. — Искупление»). На этой неделе у них был запланирован пикник — экскурсия к мысу Смита, с костром и лобстерами на обед, попытка вытащить Вики из коттеджа, заставить ее поесть, погрузить ее в лето и семейную жизнь, — но опять-таки это означало, что до понедельника Бренда не сядет за сценарий.

Бренда зашла в воду, сделала несколько шагов и нырнула. Ей стало интересно, какая вода в Австралии. Вернувшись на полотенце, Бренда просмотрела последние десять звонков на своем сотовом, на случай если Уолш позвонил за эти три минуты, пока она купалась, или если она не заметила его номер в прошлый раз, когда проверяла пропущенные звонки и сообщения. Нет, ничего. Бренда оставила «Невинного самозванца» дома, в портфеле, вдали от песка и соленого воздуха, но, закрывая глаза, она видела эту записку с расплывшимися буквами: «Позвони Джону Уолшу!»

Она ему позвонит; пригласит его в Нантакет. Пляж, волны, свежий воздух — ему здесь понравится. Любит ли Уолш лобстеров? Наверно. Типичный австралиец, он ест все подряд (включая то, что он называл «земной провизией» и чем поддразнивал Бренду, — червей, древесную кору, яйца улиток). Но как только Бренда набрала на сотовом первые четыре цифры — 1-212 («Пока что я могу звонить кому угодно в Манхэттене», — подумала она), перед ее глазами вопреки ее воле закрутилась бобина со вторым сценарием. Крушение. Бренда попыталась заретушировать главный образ, но он стоял у нее перед глазами. Картина Джексона Поллока.

Бренде понадобилось несколько недель, чтобы открыть для себя шарм картины, а потом, влюбляясь в Уолша, Бренда была ею очарована. У нее была любимая синяя линия на картине, которая казалась Бренде путеводной нитью в огромном черном спутанном клубке. Это был смысл, возникающий из хаоса. По крайней мере так казалось Бренде.

— Вы больше никогда не будете работать в учебном заведении, — сказала Сюзанна Атела. Суровость ее тона искажалась из-за мелодичности голоса и багамского акцента. — Я лично за этим прослежу. А что касается акта вандализма…

«Акт вандализма» — эта фраза звучала так грубо, так бессмысленно! Акт вандализма совершала пятнадцатилетняя девочка, писавшая маркером на стене школьного туалета, или хулиганы, которые разрисовывали заборы в парках и разбивали витрины в пиццериях. Но отнюдь не Бренда, которая ссорилась в аудитории Баррингтона с миссис Пенкалдрон. Просто Бренда была настолько… настолько разгневана, сбита с толку и подавлена, что ей хотелось что-нибудь швырнуть! Даже когда миссис Пенкалдрон завизжала и приказала Оги Фиску стать в дверном проходе, чтобы Бренда не сбежала, даже когда подоспела университетская охрана, Бренда не могла отвести от картины глаз. Этот отвратительный черный клубок просто ее загипнотизировал; она чувствовала себя так, словно ее волосы затянуло в барабан стиральной машины, словно настоящие чувства были разрушены несколькими неправильными решениями.

Сто пятьдесят тысяч долларов плюс гонорар юриста. Это была лишь начальная цена; она была несоизмерима с уроном, нанесенным репутации Бренды. Она больше никогда не будет работать в учебном заведении.

«Позвони Джону Уолшу!» — гласила записка. Но нет, Бренда не могла этого сделать. Она выключила телефон.

* * *

Пришло и ушло первое июля, затем второе — и все еще не было никаких известий насчет двухсот десяти долларов от Диди. Джоша это не удивляло; одолжить деньги Диди было практически равносильно тому, чтобы выбросить их в мусорное ведро. В своем дневнике он написал Диди угрожающее письмо («Ты должна повзрослеть! Отвечать за свои поступки! Ты не можешь запрыгивать глубоко в воду, а затем кричать, что тонешь!»). Он писал все это в порыве гнева и был рад, что не согласился одолжить Диди деньги еще раз. Когда она снова попросила денег, он сказал «нет» и с тех пор больше ничего о ней не слышал. Она не появлялась на парковке Нобадир-бич и перестала по ночам, напившись, оставлять сообщения у него на телефоне. И он с удовольствием вообще забыл бы об этом долге, но проблема была в том, что кто-то — и Джош никогда не узнает кто — рассказал об этом займе Тому Флинну, который считал, что если ты одолжил кому-то деньги, которые заработал своими руками, то должен во что бы то ни стало их вернуть. И, к большому сожалению Джоша, отец поднял эту тему за ужином.

— Ты одолжил деньги Паталке?

Джош начал встречаться с Диди еще в старших классах — шесть лет назад, — и Том Флинн все еще называл ее по фамилии.

— Она сказала, что у нее серьезные проблемы.

— Она всегда это говорит. Разве у нее сейчас нет работы?

— Есть, в больнице, — сказал Джош, хотя его отец и так об этом знал.

— Тогда почему…

— Потому что у нее были проблемы, папа, — сказал Джош. Он не хотел, чтобы его заставляли говорить что-то еще. — Она вернет мне долг.

— Проследи за этим, — произнес Том Флинн. — Твое — это твое. Ты работаешь не для того, чтобы ее содержать. Ей не нужно платить за колледж.

— Я знаю об этом, отец, — сказал Джош. — Она вернет мне деньги.

Том Флинн, к большому сожалению, ничего не добавил, и фраза «Она вернет мне деньги» повисла в воздухе, став последней репликой разговора, что сделало ее чем-то вроде обещания, которое, Джош знал, он не мог выполнить. Он никогда, даже через миллион лет, не позвонит Диди, чтобы спросить у нее насчет денег, хотя бы только потому, что у нее наверняка их не было, а любые разговоры с ней будут бессмысленными и тягостными.