— Люда, это ты?!

— Да. Я на «Новороссийске».

— Что ты там делаешь?!

Банник с Тихоновым удивленно переглянулись. Встреча супругов в 12 тысячах миль от Ленинграда им тоже показалась странной и даже фантастической.

— Что ты там делаешь, Людочка? — повторил Петров.

— Я… я тут тебя ненавижу! Почему ты не можешь жить, как все? Всегда идешь против ветра… А что в итоге? Скажи мне, что в итоге?..

Динамик четко воспроизвел, как она всхлипнула.

После короткой паузы супруга продолжила:

— Ты хоть понимаешь, как с тобой тяжело?

Позабыв о компасе, Тихонов покосился на капитана.

— Как же я устала… Сволочь ты! — ругалась доведенная до слез женщина.

Бесшумно ступая по линолеуму, Банник подошел к рулевому матросу:

— Держи курс. И не отвлекайся.

Тот виновато кивнул и вперил взгляд в стрелку прибора.

— …Всю жизнь мне испортил! Ты… ты…

— Я люблю тебя, — негромко произнес Петров.

* * *

Услышав слова мужа, Люда улыбнулась и смахнула слезы.

— И я тебя, Андрей… — сказала она с нежностью. И прежде чем Сафонов вырвал у нее микрофон, успела крикнуть: — Не вздумай там утонуть!

Офицер Госбезопасности был в ярости. Он грубо оттолкнул женщину к двери, но она все-таки услышала последнюю фразу.

— Не утону, — ответил супруг. — Обещаю!..

Сжимая побелевшими пальцами микрофон, Сафонов приблизился к Людмиле. Но та стояла перед ним с гордо поднятой головой и дерзко смотрела прямо в глаза. Во взгляде не было и намека на страх.

Офицер Госбезопасности порывался сказать что-то резкое, обидное, но никак не мог подобрать нужных слов.

Наконец, зловеще выдавил:

— Сгниешь в своей коммуналке! Это я тебе обещаю…

* * *

Сложнейшая операция длилась второй час. Состояние пациентки то стремительно ухудшалось, то стабилизировалось.

Промокавшая профессору лоб медсестра использовала уже шестую стерильную салфетку. Другая медсестра была вынуждена принести второй комплект инструментов, а перед этим поменять третий судок с испачканными кровью тампонами.

Наконец, ребенка извлекли. Он не дышал.

— В реанимацию! Очистить легкие и под ИВЛ! — скомандовал Акулов.

Ребенка унесли в соседнее помещение.

— Что с давлением? — спросил доктор.

— Давление девяносто на сорок. Стабильное. Пульс сорок восемь.

Причиной низкого давления была большая кровопотеря.

— Приготовьте еще одну инъекцию окситоцина, — распорядился профессор.

Один из ассистентов занялся приготовлением.

— Отделяем плаценту и обследуем полость матки…

* * *

«Громов» все ближе и ближе подбирался к месту аварии вертолета. Сокращалась дистанция и до «Семен Семеныча», от которого льдина с лежащим на боку вертолетом колыхалась на волнах в каких-то 200 метрах. Сложность ситуации состояла и в том, что вокруг была относительно чистая вода, и льдину подтаскивало ветром к айсбергу.

Меж тем паутинка трещин, расходящаяся от того места, куда Ми-2 приложился основными стойками шасси, разрасталась. С сухим коротким звуком, напоминавшим ружейные выстрелы, трещины делались длиннее и шире. Ветер и волнение водной поверхности помогали льдине разрушаться.

Пытаясь освободить ногу пилота, Севченко успел отодрать часть приборной доски. Но пока, увы, это не помогало — мешала к тому же и массивная конструкция педалей путевого управления.

Морщась от боли, Кукушкин смотрел в сторону — через разбитое лобовое стекло.

— Ох, елки… — вдруг пробормотал он.

Валентин Григорьевич отвлекся от работы и поглядел в ту же сторону.

Ближайшая к вертолету трещина расширилась настолько, что сквозь нее начали пробиваться плоские фонтанчики воды.

— Нас спасать, наверное, не будут? — с тоской спросил авиатор. — Они же не полезут под айсберг? Вон он уже рядом — нас прямо под него тащит.

Севченко хотел прикрикнуть на Кукушкина, но его голос заглушил гудок «Громова». Судя по мощности звука, ледокол тоже находился поблизости.

— Помогай давай! — с удвоенной энергией принялся курочить панель капитан.

Внезапно затрещало прямо под вертолетом. Правый борт стало заливать водой.

Рыча и сбивая в кровь руки, Севченко отгибал листы дюрали, выдирал мешавшие приборы, какие-то агрегаты и жгуты электропроводки, пытаясь добраться до зажатой ноги.

Кукушкин помогал, но по всему было видно, что он сдался. Сил почти не осталось, на глазах опять навернулись слезы.

— Обидно, Валентин Григорьевич… — еле слышно бормотал он. — Поэта из меня не вышло. Летчик — так себе. Думал, вернемся домой — уволюсь. В грузчики переведусь или в кочегарку. Потом сопьюсь, чтоб все как у людей. А вместо этого — хрен мне теперь попутный за воротник. Чтоб шею не натирало…

* * *

«Михаил Громов» осторожно приближался к льдине с потерпевшим аварию и лежащим на боку вертолетом.

— Людей все еще не видно, — доложил, наблюдая за льдиной с правого крыла мостика, Еремеев.

— Какое удаление до ее края? — спросил Петров.

— Кабельтов.

— Машинное, стоп!

— Понял, стопорим, — ответил «дед».

— Лево руль. Курс — 300.

— Есть лево руль, курс 300, — Тихонов крутанул штурвал.

Андрей старался подвести судно к льдине правым бортом, не потревожив ее. Он видел, что она трещит и ломается на части — одно неосторожное движение и… то, что осталось от вертолета навсегда исчезнет в океане.

Цимбалистый с группой своих матросов, одетых в оранжевые пробковые жилеты, стоял у борта в полной готовности. Затею со спуском на воду бота своевременно решили прекратить — ветер и множество мелких льдин не позволили бы ему пробиться к льдине. Потеря времени и лишний риск.

Штормтрапы висели вдоль борта, рядом на палубе лежала стопка спасательных кругов, двое матросов вооружились баграми, двое — мотками крепких фалов.

Банник стоял у левого крыла мостика и с опаской поглядывал на высившуюся рядом ледяную махину, к которой «Громов» медленно разворачивался кормой. Расстояние до нее не было настолько близким, чтобы опасаться отделявшихся кусков. Тем не менее одним своим видом «Семен Семеныч» внушал страх и порождал нехорошие фантазии…

* * *

Льдина окончательно растрескалась и разделилась на несколько больших и маленьких фрагментов. Те, что оказались в середине — продолжали держаться вместе, хотя и колыхались на волнах сами по себе. Крайние же под влиянием ветра и течения постепенно расползались в стороны.