— Со Стешей строгости излишни! Вот первая моя невестка была, упаси Бог!

— Как и мой зять — шелапуга! — подхватывала Варвара…

Саша с усмешкой наблюдал за старухами. За две недели он еще ни разу не говорил с матерью с глазу на глаз. Но слушал, следил внимательно за каждым словом. Он видел, как постепенно привыкала к матери Ленка. Она тоже полюбила сказки Валентины Ивановны. Ну и что, если они вычитаны из книжек. В них тоже дышали любовью царевны и лебеди, королевичи и добрые волшебницы, дурачки и богатыри, русалки и колдуньи.

Девчонки то смехом заливались, то жались в страхе друг к дружке. А потом засыпали на лежанке все втроем. Поначалу врозь, потом и в обнимку.

Ох, как сладко спалось под эти сказки. Никогда не слушал их только Сергей. Он словно забыл о лежанке. И всегда находил неотложные дела, чтобы не обидеть резким, прямым отказом старуху, какую не любил. И никак не мог признать и поверить ей, несмотря на уговоры Стешки и Варвары. Он даже с девчонками перестал играть, разозлившись на них за предательство.

Конечно, ему было обидно оставаться одному. И лишь когда Варвара залезала на лежанку, чтобы уложить спать внучек, Сережка мигом залезал следом. Он тоже любил сказки, как и прежде, но лишь Варварины. Им он не изменял. И Александр, и Стеша, и Валентина Ивановна видели все это. Но не вмешивались. Ждали, когда образуются отношения сами собой.

Александр наблюдал за всеми. Стешка лишь за Сергеем. Варвара несколько раз пыталась переубедить мальчишку, доказывала, что в семье не бывает плохой родни. На это мальчишка отвечал одинаково:

— Бывает! Вон даже ваш зять! Разве вы прогнали б хорошего пинком в зад? Или эта? Какая меня родила?

— Внучок! Ну, они с вывихом. Дурковатые! Валюха — баба что надо!

— А кому она — надо? — бросал через плечо и уходил то в сарай, то в теплицу, лишь бы не продолжать разговор.

Кто знает, сколько продлилась бы эта не определенность, но случилось неожиданное. Полез мальчишка в подвал и подвернул ногу. На что был терпеливым, а тут застонал. Весь сустав мигом опух, покраснел. На ногу не наступить. До слез обидно, что сам не смог вылезти из подвала. Его оттуда вытащил Александр. Варвара со Стешкой доили коров. Девчонки играли во дворе. И на лежанку Сергея уложили Александр с Валентиной Ивановной.

— Примочку ему надо сделать с водкой. Компресс. И что-нибудь обезболивающее! — предложил художник.

— Не суетись! Помоги снять носок! — потребовала Валентина Ивановна. И осторожно ощупала сустав ноги.

— Ничего страшного. Вывих! Придержи Сережку. Чтоб не лягнул меня. А ты, мой милый, потерпи. Сейчас будет больно. Но после этого все пройдет, — ухватилась за стопу цепко. И… Дернула на себя изо всех сил.

У Сережки перед глазами черные круги поплыли. Он прокусил губу до крови, но не заорал. В суставе что-то щелкнуло. Боль отпускала. Но опухоль и краснота еще держались.

— До утра лежи. Не вставай. Чтобы сустав не деформировался. Пусть все успокоится. И компресс не снимай. Договорились? — глянула в глаза.

— Ладно, — едва разжал зубы.

Валентина Ивановна не спешила покинуть лежанку. Положив компресс на ногу, легла рядом.

— Сережка, как ты? Нога ноет? — спросила тихо.

— А все равно ты дерьмо! — отвернулся мальчишка от женщины, не пожелав отвечать на вопрос.

— Мужланом растешь, а не мужчиной, — обиделась Валентина Ивановна.

— Какой есть! Зато ни перед кем хвостом не кручу. Вы же совсем другая. А здесь прикидываетесь хорошей. Только не хватит вас надолго. Сорвется маска. И все увидят, какая вы есть на самом деле!

— Эх, Серега! Может, как раз здесь стала я сама собой. И легко мне тут и просто. Все и все понятны, как на ладони. А вот в городе… Будто на другой планете… Почтальонка пенсию принесла — плати. Иначе, в другой раз, замурыжит. Или совсем забудет.

— А у вас в Евпатории не так было?

— Даже хуже! Но ведь обидно. А что, если все так будут?

— Оно давно уже повелось вот так! Без выгоды никто ничего не сделает. Вон, в вашем подъезде Валерка живет. У его отца импортуля, «Пежо». Так он ее моет, а с отца за это деньги берет. Мать в магазин послала или бабка — в аптеку, тоже не задарма. За все платят наличкой.

У Валентины Ивановны глаза округлились.

— А если у Валерки штаны порвутся? Тогда как? Или питается он тоже за свои?

— Сейчас! Он еще учится! Но уже теперь отцу сказал, чтоб тот к окончанию школы «Мерседес» ему купил. Тот ему «девятку» предлагал новую. Валерка не согласился. А «бабки» с него каждый день снимает.

— Зачем ему деньги, если он в семье, на всем готовом живет?

— Во дает! Да нынче всякий сопляк знает, зачем деньги нужны! На жвачки, на курево, на кайф, на баб, — осекся Сергей.

— Что? На курево и на женщин? Ты же говоришь, что в школе учится?

— Ну и что? Я не о нем, о деньгах! Были б они, а куда их деть, любой найдет! Так я к тому, что даром теперь ничего не делают. Бесплатно только покойники на погосте канают. Остальное за башли.

— Что ты хочешь этим сказать? Я тебе должна?

— Сегодня рассчиталась, — буркнул Сергей.

— Ну и нахал! А я-то думала, что ты и впрямь хороший пацан. Переживала за все, что было между нами в городе. А ты…

— Здесь у меня — родные. Все мои. А вы — чужая!

— Они меня считают родной. Если так, то почему я тебе чужая?

— Они, это они! А я к вам ничего родного не имею.

— Но им ты тоже чужой!

— Нет! Это мои! Все родные. Они за меня любому башку свернут.

— А мне не надо ее сворачивать. Думаю, она еще пригодится. И с тобою сдружимся.

— Никогда! — подскочил Сергей и чуть не спрыгнул с лежанки. Но Валентина Ивановна удержала.

— Куда? Лежать! Я сказала! — сверкнули холодными льдинками глаза, мальчишка враз влип в лежанку, узнав в нынешней бабке прежнюю, городскую.

«Хоть бы кто-нибудь домой пришел», — подумал мальчишка. Но, напрасно, ни шагов, ни голоса.

— Есть хочешь? — внезапно спросила его Валентина Ивановна.

— Нет! — отвернулся Сергей.

— Послушай, давай поговорим!

— О чем?

— О нас с тобой!

— Ни к чему. Кто я вам? Чужой, подкидыш. Бездомный бродяга! А и вы для меня — посторонняя.

— Не все так, Сергей. Тебя любит мой сын. Его отношение передалось всей этой семье. И тебя здесь не просто восприняли, а полюбили, признали своим. И не только Александр, но и ты сам многое для этого сделал. Просто так — не признают. Значит, было за что. Я присмотрелась. Открыла тебя заново. Увидела то, чего не заметила, когда ты жил с нами в Смоленске. Я натолкнулась на другое. Ты грубил. Не воспринимал нас с мужем. А ведь ты не просто добрый, ты очень заботливый человечек. Досталось тебе от жизни. Но и я хлебнула лиха. Да такого, что и теперь вспомнить больно. Неужели мы, двое горемык, не сможем понять друг друга? Почему мы не можем быть вместе?