– А ты больше ничего не почувствовала? – спросила Гаота.

– Холод, – после недолгой паузы ответила Глума. – Но он исходил не от герцога.

– Там был кто-то, кто затеял все это в Граброке!.. – прошептала девчонка.

Юайс вытер клинок, так похожий на клинок Гаоты, убрал его в ножны, наклонился и поднял выпавшую из туши кабана стрелу, затем окинул взглядом окаменевших стражников, кивнул Глуме, посмотрел на Гаоту.

– Смотри-ка, вот она, диргская стрела.

– Ты хочешь сказать… – робко начала Гаота.

– Нет, – перебил ее Юайс. – Пока я ничего не хочу сказать. Тем более что стрела не точно такая же. Однако меч мне от той пакости, что сидела в Цае, очистить удалось. И в свите Диуса действительно был кто-то, кто правит и Нэмхэйдом. Они проверяли меня. Второй раз.

Гаота оглянулась на ошалевших стражников. Глума подала коня вперед и спросила:

– Они добились своего?

– Добьются, – пробормотал Юайс.

Бас

Дойтен пожалел о том, что решил спуститься в мертвецкую, уже на лестнице. Ключник о чем-то бормотал, скрипел старческим голоском, как железная дверь в холодном подземелье, потом зажигал лампы, жалуясь, что масла мало, не допросишься, да и льда мало, хорошо, что зима близко, а случись этакая напасть в жару? А сколько еще трупов будет, одному Нэйфу известно, да и то… Дойтен хотел уже было одернуть старика, рыкнуть на него так, как он умел, но жила какая-то надежда в нем, что Кач ошибся. Или еще кто-то ошибся. И не его подруга лежит в сером ящике на грязном льду. Но эта была она. С разодранным горлом, в простом платье, которое она надевала только тогда, когда возилась с кувшинами молока или запрягала лошадь, а когда встречала Дойтена, то всякий раз надевала другое платье, хотя он повторял ей, что незачем прихорашиваться, все одно раздеваться, но она…

Примолкнувший старик-ключник вдруг захлюпал носом и пошел куда-то в сторону, в угол, где уперся лбом в стену из древнего камня, а Дойтен почесал щеку и понял, что и его лицо мокро от слез. И еще подумал о том, что опять он остался один. Или все-таки отыскать ее детишек? Нет, невозможно об этом думать. Кто он для них? Никто. Помогал, как мог, но всякий раз она отправляла их в деревню, едва Дойтен появлялся на рыночной площади и находил шатер молочницы. Вот в этот раз он и хотел с ними познакомиться. И что же теперь?

Уже на лестнице, пока ключник возился с дверью, Дойтен долго сморкался, потом скинул с плеча плащ, снял с груди мантию храмового старателя, сунул ее за пояс и накинул плащ наизнанку, бежевой выборкой наружу. Пошевелил пальцами правой руки. Повязка тянула, но рука вроде бы слушалась, даже боль куда-то исчезла. А ведь удивил его Корп, удивил. Бывают, выходит, настоящие лекари? Тот же Эгрич, когда сопровождал молодого Дойтена из Нечи в Тимпал, жаловался на больную спину и повторял, что хорошего лекаря ясным днем не сыщешь, потому как каждый второй – обманщик, а каждый первый – старатель без мозгов.

– Так что: вовсе, что ли, нет хороших лекарей? – спрашивал у Эгрича Дойтен, а Клокс, который был тогда защитником и на привалах разминал судье спину с кедровым маслом, отвечал:

– Есть, конечно. Но они не машут лекарскими бляхами, потому как к ним и так тропа всем известна. Да и не всегда нужен он, настоящий лекарь.

– Всегда так, – мрачно добавлял обычно молчаливый Мадр, тогдашний усмиритель тройки Эгрича. – То лекарь еще не нужен, то потом вдруг – щелк, и уже не нужен.

Щелк! – щелкнуло что-то в спине Эгрича, и судья, повертев головой и пошевелив руками, закряхтел и начал вставать.

– Кто бы спорил, – пробурчал он довольно. – Однако лекарь не лекарь, а умелец никогда не помешает. Учись, Дойтен. Не знаю уж, кем ты прирастешь в Тимпале, но рука у тебя быстрая, взгляд зоркий. Ни ум, ни сила, ни ловкость лишними не бывают. А уж если умение какое к этому приложить, то и вовсе цены тебе не будет.

– Цены тебе не будет… – пробормотал Дойтен, выходя на площадь. Народу было немного – с пару десятков зевак бродили по площади и между затейных машин, мастера по которым лазали, как муравьи; стражники стояли у ворот и у ратуши; монашка кружилась на древних камнях; худощавый невысокий воришка примеривался к чужому карману; смутно знакомая Дойтену Юайджа вела под руку старичка с удивленным и радостным лицом; стучали молотками, переругивались на храме артельщики. Казалось, ничего не говорило о том, что город начинает захлебываться бедой, но сердце у Дойтена щемило. Он нащупал левой рукой рукоять меча и двинулся к дому Цая, подумывая, что хорошо бы оказаться теперь в Нечи. Давно уже ему не доводилось бывать в родных местах. А как было бы славно, даже теперь, осенью, выйти на серые камни древнего пирса, полюбоваться на тяжелые белесые волны моря Ти, на бастионы порта, обернуться к замковым башням и белым вершинам южных отрогов Черной Гряды… А то и сесть на коня да промчаться десяток лиг к востоку, к родной деревне, что одним из острогов отмечала край Арданы. Только нет уже ни родной деревни, ни соседних. Нет, диргские шатры не встали под стенами Нечи – что-то подпирает который год и диргов, у них самих хватает забот на западных границах, – но на добрые полсотни лиг от одинокой скалы, что отмечает западный край Арданы, и до бастионов Нечи теперь мертвая земля. Плохие там творятся дела, очень плохие. И что за напасть, никто не может сказать. Так уж во всяком случае говорили купцы, что приходили из Нечи или из Спеира, да и паломники из этих краев. Много погибло сыновей самого сурового королевства Арданы, пока беда не подступила к его башням. Подступила и затихла. На время, конечно: никогда беда не затихает навсегда. И вот Дойтен устроился лучше всех. Ни забот, ни дозоров. Почетная должность усмирителя, который может сидеть целыми днями в трактире Транка и чистить свое ружье. В крайнем случае, обозначать за спиной Клокса величие храмовых старателей Священного Двора. Это защитник должен все разузнавать и разнюхивать, чтобы было что обдумать да о чем рассказать. Разбираться и в мелких делах, вроде какого-нибудь зловредного колдовства или явления магической погани близ людского жилья, и в крупных, когда словно вся окрестность готова свернуться в окровавленный комок и сгинуть в огне. Чего же тогда Дойтену, да еще с перевязанной рукой, не сидится на месте?

Усмиритель остановился задолго до жилья Цая, окинул взглядом крепкий, но как будто неухоженный дом, оценил глинобитный забор и запущенный, засыпанный желтыми листьями двор за ним, да запустил руку через низкие воротца, чтобы снять защелку с воротины, как услышал тихий голос:

– А ты въедлив, усмиритель.

Из угла двора появился егерь Сос. Невысокий снок был широк в плечах и сиял голубым взглядом. Впрочем, сияние это было мрачным. В руках у егеря подрагивал меч.

– Догадался? – прищурился Сос.

– Да чего уж гадать? – пожал плечами и опять удивился, не почувствовав боли в руке, Дойтен. – Перекинулся парой слов там‑сям, вот и пришел.

– Тебя совесть мучает, – понял Сос. – Бывает… по первому времени. Только девчонку здесь не застанешь. Она не знала, кто ее отец. Мы уже не первый день приглядываем за этим домом. По всему выходит, что не знала. Да и Глума не велела ее трогать, если вдруг явится. Так что дом Цая не караулим. Пусть приходит и отлеживается, если что. Если жива еще… След-то утерян.