В первые дни в Ульме он видел, как на одном непросмоленном, наскоро сколоченном плоту помещалось порой до восьмидесяти человек. В середину сгружали косы, пилы, топоры, котлы, матрасы и прочий скарб, на борт брали и клетки с курами, и овец, и свиней — животных, конечно, привязывали, но их едва ли удавалось успокоить. В последнюю очередь складывали провизию, какую могли себе позволить пассажиры, — в основном лишь немного сухарей.

Некоторые плоты доплывали до цели, другие, по слухам, тонули. И все-таки как же Фредерик хотел уплыть с ними, ведь перспектива вернуться назад и опять гоняться за жалким цыганьем была не очень-то радужной по сравнению с обещанным счастьем. Иногда, борясь с голодом, он вспоминал о проклятии той цыганки, но лишь мельком, как о пустячном случае.

Теперь он сидел на берегу реки и совершенно не знал, что делать. Во дворе красильной лавки человек окунал полотна в чан с красной краской. Под чаном пылал торфяной костер. Фредерик подошел к нему и пригляделся.

— Братец, не знаешь ли ты какую-нибудь женщину, которая собирается на восток и ищет себе мужа? — спросил Фредерик. Ему пришлось повторить вопрос несколько раз, прежде чем красильщик понял его.

— Женщину не знаю, зато знаю, у кого может найтись работенка для тебя, — ответил тот, нахохотавшись вдоволь.

Несколько месяцев Фредерик добывал торф в окрестностях Ульма. Хозяин ему не платил, но кормил и предоставлял крышу над головой. Фредерик стоял в яме под палящим солнцем, вырезал торфяные кирпичи из глинистой стены и передавал их напарнику, грузившему торф на тачку. Потом они вывозили эти кирпичи на луг и раскладывали сушиться, через какое-то время переворачивали. Затем все начиналось сначала. Работа была такая монотонная и разговаривали они так мало, что Фредерику вполне хватало времени поразмыслить о своем будущем.

Лето подходило к концу, приближалась пора дождей и туманов, зимой Дунай кое-где замерзал, и навигация прекращалась. На постоянную работу Фредерик мог рассчитывать только до начала осеннего ненастья и слякоти, надо было думать, как потом прокормить свой урчащий живот. Банат, собственный дом и земля, жизнь богатого земледельца отодвинулись в почти недостижимую даль. Часто он всю ночь лежал на соломенном ложе, не смыкая глаз, и раскаивался в своем решении. Даже его несчастный домишко и охота на цыган казались ему лучше голодной жизни здесь, среди людей, язык которых он с трудом понимал.

Два раза в неделю торф надо было отвозить в город и продавать задешево пекарям и кирпичникам. Обычно эту трудную работу они делали вдвоем, но в день, когда Фредерику суждено было встретиться с будущей женой, его напарник валялся на своем лежаке в стельку пьяный. Обертина послали в город одного.

Путь лежал мимо собора с недостроенными башнями. Фредерик нередко заходил туда помолиться перед великолепным хором с искусно вырезанными из дуба фигурами пророков, волхвов и святых. Молился, чтобы ему встретилась наконец-то подходящая женщина. Как раз в эту минуту из собора вышла пожилая чета с дочерью, и не то после молитв они были погружены в себя, не то растерялись от громкой и пестрой городской суеты, в общем, они чуть не угодили под телегу Фредерика.

Он резко натянул вожжи и едва успел остановить лошадь. Старик выругался на родном диалекте Фредерика. Он уже собирался тронуться дальше, ведь в Ульме задерживалось множество народу из Лотарингии, но тут заметил девушку. То, что не могло понравиться никому другому, привлекло его чрезвычайно — она была так же уродлива, как и он сам.

Фредерик слез с телеги и успокоил старика. Они долго говорили о старой родине и о том, что надеются найти на родине новой. Потом стали прикидывать, как бы заполучить место на каком-нибудь судне, и Фредерик признался, что без жены ему далеко не уехать. При этом он все время поглядывал на их дочку. Тут он вспомнил, зачем приехал в город, но попрощался, только когда старики пообещали ждать его на следующий день на том же месте. Их не пришлось долго уговаривать, очевидно, они думали о том же.

Доподлинно неизвестно, когда именно Ева, которой было не больше двадцати лет от роду, но вполне хватало рассудка, решила принять предложение Фредерика. Может быть, на улице при первой же встрече, когда заметила его взгляд, а может, только на следующий день в кабаке, куда Фредерик привел всю семью. Так или иначе, она прекрасно понимала, что в ее положении нужно принимать то, что предлагает жизнь. Уродливый мужчина в начале такого трудного путешествия и суровой переселенческой жизни был даром Божьим. И в самом деле, вскоре она опять пришла в Ульмский собор, чтобы помолиться об исполнении ее желания. Через несколько дней они нашли священника, и тот обвенчал их.

Теперь фортуна была полностью на стороне Фредерика: на деньги стариков они быстро купили места на одном из готовящихся к отплытию плотов. Вместе с шестьюдесятью остальными пассажирами — в основном тоже из Лотарингии — они ступили на борт. Две беременные женщины и целый выводок детишек, таких же тощих, как и взрослые, разместились в дощатом подобии каюты шесть футов высотой, которая была сооружена посреди плота. Корабельщик, здоровенный детина, с помощью других мужчин оттолкнул посудину от берега и медленно вывел ее на середину реки. Все дружно перекрестились, что потом приходилось делать еще не раз.

* * *

Корабельщик производил впечатление мастера своего дела, он ловко вел плот мимо песчаных отмелей и камней, которые часто появлялись внезапно и были едва заметны под водой. Миновав Ингольштадт, они поплыли сквозь высокие и густые пойменные леса, где прибрежный камыш казался сплошной блестящей поверхностью.

Аисты и утки бороздили протоки, охотясь на рыб и насекомых, а из камышей и высокой травы выплывали лебеди и лысухи. Потом русло реки сузилось, и от Вельтенбурга берега стали высокими, крутыми и лесистыми. Течение усилилось, но это было только на руку, и люди подумали, что, вполне возможно, они доберутся до цели без особых затруднений. Что все эти страшилки, которых они наслушались, выдумали корабельщики — упрямые, брюзгливые жадины, — только чтобы набить себе цену.

Некоторые даже наловили щук и карпов, но, поскольку на плоту нельзя было разжигать огонь, рыбу пришлось выбросить обратно в воду. Оставалось перебиваться пряниками, сыром и яблоками. В Регенсбурге они пришвартовались за Каменным мостом, по которому, наверное, ступал еще сам император Барбаросса, отправляясь в Иерусалим[23]. Там стояло борт о борт множество судов, и на разных языках кричали, ругались, торговались и угрожали. Шла бойкая торговля всем, что только можно погрузить на корабли: салом, вином, быками, медью и многим другим. Весь город походил на гигантский муравейник. Здесь тоже собралось много разного люда: из Гессена, Франконии, Вестфалии, и все они хотели попасть на восток, так же как лотарингцы с эльзасцами.

Два дня они прождали комиссаров, которые вручили им паспорта колонистов, разрешающие въезд в Австрийскую монархию. Фредерик выходил купить плесневелого сыра и черствого хлеба, корабельщик направлялся прямиком в трактир, а все остальные не покидали плота. Слишком велик был риск, вернувшись, обнаружить свое место занятым.