Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нам вяло похлопали, и звук аплодисментов тут же растворился в гомоне и пьяных разговорах. Фогетта сказал, что мы выступили нормально, к вящему разочарованию Густаво, который ожидал «триумфального успеха» или уж, на крайний случай, «трагической катастрофы», чтобы было о чем рассказать на ближайшей вечеринке с коктейлями. Рубен уверял, что мы были великолепны и пригласил нас выступить еще раз. Позднее я рассказала об этом Фабио, и он хитренько заметил: «Просто он намерен переспать с одной из вас». В ответ Доминик сочувственно улыбнулась: «Зависть — ужасная штука, правда?»
Хотя Рубен своего приглашения не повторил, я все-таки сообщила маме по телефону, что собираюсь петь в кабаре в Рио-де-Жанейро. На том конце повисла длинная пауза, после которой мама начала разговор на другие темы — о деньгах, образовании и визах. Под конец, мечтая только, чтобы она от меня отстала, я радостно прощебетала:
— Ну хорошо, я вернусь домой и выйду замуж за бухгалтера из налоговой инспекции в Канберре. Это сделает тебя счастливой? Ты будешь спать спокойно на старости лет, зная, что у меня все прилично, безопасно и смертельно скучно?
Угроза была давнишняя, но безотказно срабатывала в разговорах с родителями: они, будучи мелкими предпринимателями и фермерами, скорее допустили бы, чтобы их дочь устроилась работать на скотобойню, чем связалась со служащим госаппарата.
— Почему ты вечно ударяешься в какие-то крайности? — спросил меня отец, человек, который в тридцатилетнем возрасте продал семейную ферму и отправил четверых своих детей жить в коммуну хиппи, пока он, одним из первых в семье, получал высшее образование.
Я не знала, что сказать, поэтому ответила философски, как отвечаю на любые вопросы о моей жизни:
— А почему вообще в этой жизни кто-то что-то делает?
После размолвки, связанной с разными взглядами на экскурсионную деятельность, мы с Кьярой почти не встречались. Я несколько раз видела ее издали под арками, но она была в собственном мире, далекая и недоступная, всегда в окружении уличной шпаны, наркодилеров и проституток. Кьяра пила с ними пиво и разговаривала на странном резком наречии бразильских улиц. Она больше не посещала «Та’ На’ Руа», не упоминала и об Арареи. С капоэйрой было покончено. Причины этого мне были не до конца понятны, но я подозревала, что в Европе случилось что-то ужасное. Эта история, несомненно, имела какое-то отношение к Кьяриному тренеру капоэйры и его ящику для сбора денег. Когда Кьяра обмолвилась, что они заказали футболки с надписью: «Капоэйра Дублин: кладите деньги в ящик», я не стала задавать ей никаких вопросов. Некоторые вещи не нуждаются в объяснениях.
— Кармен! — окликнула она меня однажды вечером, и я, услышав знакомый голос, замедлила шаг.
Кьяра вынырнула из тени арок, а сзади из темноты сверкнули расширенные зрачки чернокожих пацанов.
— Какие планы на сегодня? — беспечно спросила она.
— Наверное, пойду на самбу, — ответила я, пожимая плечами.
— Самба, самба, самба… — Кьяра снисходительно улыбнулась. — Мы в Рио-де-Жанейро, а ты вцепилась в свою самбу. Неужели не хочется замутить что-то буйное, дикое? Такое, чего никто до тебя не делал?
Ирландский акцент, такой заметный у нее раньше, бесследно исчез. Кьяра стала настоящей латиноамериканкой.
— А чем нехороша самба? — поинтересовалась я.
— Самба мертва, Кармен. Мертва.
— Ну, вряд ли это так, — раздраженно возразила я. — По пятницам на самбе у Фабио негде яблоку упасть, а Карнавал…
— Карнавал! — Она презрительно фыркнула, оборвав меня на полуслове. — Карнавал для туристов. Слушай улицы. Ты слышишь здесь самбу? Посмотри вокруг, дорогая, протри глаза, смотри и слушай.
Я вздохнула, гадая, куда на сей раз заведет итальянку ее бунтарство, и неохотно посмотрела по сторонам. Из окна автомобиля, проезжающего по Руа Жоаким Силва, неслись пулеметные очереди кариока-фанка, худющие уличные ребятишки отплясывали, крутясь и извиваясь всем тощим телом. Некоторые тыкали в окружающих указательным пальцем, делая вид, что стреляют из пистолета. Еще одна машина, двигающаяся медленно, — и из ее окон лились звуки фанка. На улицах и в самом деле почти не было слышно самбы. У самбы имелись ограничения — хотя бы то, что для нее требовались музыканты. Фанк же сродни хип-хопу или техно: он несется из дешевых приемников и из автомобилей, для него не нужен оркестр, зато он гарантированно провоцирует старшее поколение и состоятельных людей, заставляя их брезгливо отворачивать носы.
Я снова пожала плечами. Неважно, что тут голос улицы, а что нет. Это не меняет того обстоятельства, что звуки фанка, мелодичные, как отбойный молоток, тарахтящий под ухом, не идут ни в какое сравнение со звенящими напевами самбы.
— Понимаешь, о чем я? — снова заговорила Кьяра, не дожидаясь моего ответа. Насмешка на ее лице сменилась ласковой улыбкой единомышленника. — Конечно, все ты поняла. Тогда ты пойдешь со мной в пятницу вечером.
— Куда?
— На фанк-вечеринку, разумеется.
— Ну, не знаю… Ты уверена, что это не опасно?
— Я уверена, что это чертовски опасно.
— Кьяра! Мне нужно подумать… — Но она уже сорвалась с места и удалялась.
На углу Кьяра приостановилась и снова окликнула меня:
— Да, закажи машину, ладно? Я свою кредитку потеряла. Давай, давай, решайся. Заедешь за мной в пятницу.
В полночь 2 июня 2002 года амбициозный журналист из «О Глобу» по имени Тим Лопес с целью раздобыть сведения о проституции несовершеннолетних и торговле наркотиками отправился инкогнито на нелегальную фанк-вечеринку — baile funk proibidão. Кариока-фанк, агрессивный гибрид рэпа и Майами бэйс,[63] с жестким пулеметным ритмом, на фоне которого поется о чем угодно, от полигамии до сбыта наркоты, был музыкальным новшеством, недавно выплеснувшимся из фавел и сразу подхваченным благопристойным бразильским обществом. В Комплекс Алемания, громадную старую фавелу, печально известную высоким уровнем преступности, Лопес пришел, вооружившись скрытой камерой, которая, что не удивительно, так и не была найдена, когда неделю спустя полиция обнаружила тело журналиста, порубленное на мелкие куски самурайским мечом. Жители Рио были в ужасе. Конечно, «О Глобу» никогда не входила в число изданий, любимых в фавелах, — в прошлом газета поддерживала жесткую военную диктатуру, а сегодня вдруг стала уделять серьезное внимание ежедневному и систематическому попиранию прав человека в фавелах Рио, — и все же действия Элиаса Maleuco, или Безумного Элиаса, пресловутого наркобарона, явно отдавшего этот приказ, казались чрезмерными и неоправданными.