– Ну, сумасбродила, допустим, не я, сумасбродила плоть. – Графиня потянулась за лежащей на тумбочке пачкой сигарет, закурила и только тогда решилась продолжить: – Всегда считала: беда не в том, что сама я старею, а в том, что мужчины, которые добиваются моей взаимности, становятся все… ну, скажем…

– Старее и старее.

– Солиднее, мой подпоручик, солиднее, – игриво провела пальчиками по губам Дмитрия. – И засвидетельствуй: я – человек воспитанный.

– Мне-то казалось, что в «подпоручиках» у тебя здесь ходит лейтенант Ланевский, кстати, особой «солидностью» не отличающийся.

Анна погасила сигарету, – Гайдук помнил, что и в былые времена в постели ее обычно хватало на две-три затяжки, – навалилась на него грудью, все еще на удивление маленькой, упругой, совсем не похожей на грудь женщины ее возраста, и с нескрываемой страстью просунула ногу между его ног.

– В моем представлении в постели все мужчины превращаются в юных, пылких «подпоручиков». Мысленно я всегда и всех близких мне мужчин называю «подпоручиками». И если сейчас время от времени избегаю этого определения, то лишь потому, что боюсь оскорбить кое-кого из вас понижением в чине. Вот так-то, «мой пылкий подпоручик».

– Подпоручик – так подпоручик… Со мной можешь не церемониться.

– И все же кое-что забывать, упускать детали начали-с. Непростительно-с, господин контрразведчик, непростительно-с…

– О том и речь: годы, госпожа графиня. Кстати, проще всего тебе общаться в постели с генералом Волынцевым. Он ведь до сих так и остается под агентурным псевдонимом Корнет. Получается, что «подпоручик» – для него еще и повышение.

– О нет, Волынцева я всегда называла «мой генерал»; даже когда он все еще оставался полковником.

В течение еще нескольких минут Анна то обхватывала ногами ногу мужчины, то наваливалась всем телом, пытаясь при этом подносить к его губам то один, то другой сосок, и, лишь убедившись, что все ее попытки бесплодны, откинулась на спину рядом с ним:

– Ты прав, кажется, и впрямь стареем. – И подполковнику очень хотелось, чтобы этот ее вывод касался только того, что непростительно для контрразведчика, а не того, что непростительно для мужчины, оказавшегося в постели со столь блистательной женщиной. – Однако хватит посыпать по этому поводу голову пеплом. Отправляемся в душ. Когда я поселялась сюда, то очень опасалась, что о душе у албанцев такое же представление, как у нас об общественной бане, но поди ж ты!.. Все, подъем, идешь первым.

Сама Анна появилась в дверях душевой как раз в тот момент, когда мужчина потянулся за полотенцем.

– Если ты решил, что я отправила тебя в душ только для того, чтобы после телесного омовения ты улегся спать, то ошибаешься, – иронично объявила графиня, опираясь о дверной косяк и шаловливо покачивая оголенной ножкой.

– Именно эта мысль меня и посетила.

– Когда я рядом, посещать тебя должны не мысли, а страсти. – Причем слово «страсти» она произнесла, изо всех сил имитируя эту самую страсть. И тут же, погасив свет, вошла в комнату, оживила душ, и, толкнув мужчину под струю, присела, обхватив руками его мясистые бедра.

– Посещают, но все реже и реже, – пробормотал Дмитрий, явно смущенный ее напором.

– Это исправимо, мой пылкий подпоручик, – произнесла женщина с томным французским прононсом.

– Теперь уже вряд ли, – едва слышно обронил подполковник, давая понять, что никаких иллюзий относительно своей мужской силы не питает.

– Ничего, наконец-то я поучу тебя, как на самом деле сотворяется секс, – воинственно произнесла она, поводя губами по его плоти. – И только попробуй что-нибудь вякнуть после этого по поводу своей старости.

– Теперь уже и не подумаю вякать, – отрешенно покачал головой подполковник, со сладострастием убеждаясь, что и в любовных делах графиня фон Жерми остается изысканной аристократкой.

…Вот уже в течение нескольких лет он встречался с «надежной», во всех отношениях проверенной женщиной, «кадровым», как она называла себя, партийным работником. Строгая, чопорная, Настасья Игоревна и в постель шла, словно к шефу на ковер. Даже попытку мужчины обнять ее сзади Настасья пресекала в самом зародыше страсти, решительно и жестко, всякий раз напоминая, что она – не дама легкого поведения, а следовательно, «никакого и тому подобного извращения» по отношению к себе не допустит.

Стоит ли удивляться, что уже во время пятого или шестого свидания Дмитрий открыл для себя: их, с Настасьей Игоревной, постельные «возлежания» превратились в некое подобие партноменклатурного ритуала. Приходить к ней, в однокомнатную служебную квартиру, он мог не чаще чем дважды в неделю, в строго указанное время, и на встречу, включая два – до и после возлежания – душа, отводился ровно час. При этом еще во время их первого свидания Настасья выдвинула два условия:

– Во-первых, запомни: ни женой, ни любовницей, ни твоей «девкой легкого поведения» я не стану.

– А что, существует некая четвертая ипостась? – попробовал съязвить Дмитрий и сразу же понял, что слишком плохо представляет себе, с каким типом женщины свело его случайное знакомство во время одного из флотских партактивов, куда Настасья Косташ прибыла в качестве представительницы горкома.

Едва услышав о «четвертой ипостаси», эта рослая, гренадерского телосложения дама отчитала его, хоть и не повышая голоса, но с такой жесткостью, с какой вряд ли позволяла отчитывать кого-либо из подчиненных. После чего изволила продолжить свою мысль:

– …И во-вторых, никаких опозданий, никаких цветов и комплиментов, а главное, никакой болтовни в постели, точнее, вообще никакой болтовни. Возлежали – и разошлись.

Это слюнявенькое какое-то словцо – «возлежание» – Гайдук воспринял с таким омерзением, что впредь не только постельные страсти, но и сами их встречи, где бы они ни происходили, называл только так – «возлежанием». Вот и сейчас, вспомнив это словцо, Гайдук спросил:

– Может, все-таки перенесем наше возлежание в постель?

– Ни в коем случае, – лишь на какое-то время прервала свое сладострастное занятие фон Жерми. – В постели – это уже будет совершенно не то. Здесь, под теплыми струями воды… Словом, чувствуешь себя так, словно вкушаешь запретный плод в душевой студенческого общежития. И не употребляй больше это гадкое словцо – «возлежание».

– Ладно, уговорила.

– Как только оно могло прийти тебе в голову? – явно устроила себе передышку фон Жерми. – «Воз-ле-жа-ние», тьфу ты господи!..

– Не все так безнадежно, Анна, как тебе кажется. Просто существует женщина, которая его обожает.

– Представляю себе, какова она в постели во время своего дурацкого «возлежания»…

– Не спорю, нечто подобное представить себе нетрудно.

В течение всей войны юная Настасья, выпускница продовольственного техникума, прослужила заместителем начпрода в штабе пехотного корпуса. Свой фронтовой путь она, как выяснилось, завершила в звании капитана, с ранением и контузией, полученными уже в начале сорок пятого где-то в Польше. Случилось это во время нападения на колонну с продовольствием, которой она командовала. Кто нападал – то ли германские диверсанты, среди которых были власовцы, то ли подразделения партизанской Армии Крайовой[32], то ли залетная банда дезертиров – установить так и не удалось. Зато документально засвидетельствованы были некоторые подробности этого боя. Как объясняла потом смершевцам сама Настасья, она, отстреливаясь, ушла в болотистый кустарник, оттуда – в лес, а добравшись до россыпи лесных валунов, сумела подстрелить из засады увязавшегося за ней преследователя, уже третьего по счету в ходе этого налета, и только тогда потеряла сознание.