— Ночь чудес. — Дед облизнул ложку, пальцами выбрал что–то со дна миски и сшамкал. — Ночь страхов и чар!

— Ну, не говорил я? — ощерился Юз Ианновиц. — Будет дедовская сказка!

Дед выпрямился, почесался и икнул.

— Сочевник Саовины, — начал он напыщенно, — последняя ночь перед ноябрьским новолунием, у эльфов — последняя ночь старого года. Когда новый день наступит, то это у эльфов уже новый год. И тут у эльфов есть обычай, чтоб в ночь Саовины все огни в доме и окрест от одной щепы смолистой зажечь, а остаток щепы спрятать как следует, аж до мая, и той же самою огонь Беллетэйна распалить, в новолуние. Тогда будет везенье и даренье. Так не токмо эльфы, но и такоже наши некоторые делают. Чтобы от духов злых ухраниться…

— Духов, — фыркнул Юз. — Послушайте только, что этот старпер болтает!

— Это ночь Саовины! — продолжал дед торжественным тоном. — В такую ночь духи ходят по земле! Души покойных стучат в окна, впустите нас, впустите. Тогда им надобно меду дать и каши и все это водкой окропить…

— Водкой–то я себе самому предпочитаю горло кропить, — захохотал Риспат Ля Пуант. — А твои духи, старик, могут меня вот сюда поцеловать!

— Ох, милсдарь, не шуткуйте над духами, мстивые они ибо! Сегодня сочевник Саовины, ночь страхов и чар. Наставьте уши, слышите, как вокруг шуршит и постукивает? Это мертвые приходят с того света, хотят вкрасться в дом, чтобы отогреться при огне и сыто поесть. Там, по голым полям и облысевшим лесам, гуляет ветер и заморозь. Заблудшие души зябнут, тянутся к жилью, где тепло и огонь. Тут не след забыть им выставить еды в мисочке на порог или где на гумне, потому как если там мертвецы ничего не сыщут, то по полночи сами в халупу войдут, чтобы пошукать…

— О Господи, помилуй! — громко шепнула одна из девок и тут же пискнула, потому что Фрипп ущипнул ее в ягодицу.

— Недурная повестушка, — сказал он. — Но до совсем доброй ей далеко! Налей–ка, хозяин, старику кружку пивка теплого для сугреву! Может, добрую расскажет! Добрую повесть о духах, парни, вы по тому узнаете, что заслушавшихся девок можно как следует ущипнуть, они и не заметят!

Мужчины захохотали, послышался писк обеих девушек, на которых проверялось качество повествования. Дед отхлебнул теплого пива, громко шмыгая носом и отрыгиваясь.

— Гляди мне не упейся да не усни! — грозно предостерег Деде Варгас. — Не задаром тебя поим! Давай говори, пой, на дуде играй! Веселье должно быть.

Дед раскрыл рот, в котором одинокий зуб белел словно верстовой столб среди темной степи.

— Так это ж, милсдарь, Саовина! Какая тут музыка, какая игра? Не можно. Музыка для Саовины — это вон тот за окном ветер. Это оборотни воют и вомперы, мамуны стонут и стенают, гули зубами скрежещут! Беанн’ши скулит и кричит, а кто тот крик услышит, тому, это уж точно, скорая смерть писана. Все злые духи покидают свои укрытия, ведьмы летят на последний их предзимний шабаш! Саовина — ночь страхов, чудес и волшебства! В лес не ходить, потому как леший загрызет! Через жальник не ходить, потому как мертвяк уцепит! Вообще лучше из хаты не выходить, а для верности в порог вбить новый нож железный, над таковым зло переступить не осмелится. Бабам же надобно особливо детей стеречь, потому как в ночь Саовины дитятю может русалка либо слезливица скрасть, а обмерзлого найденыша подкинуть. А которая баба на сносях, та пусть лучше не выходит на двор, потому как ночница может плод в лоне попортить! Заместо ребенка родится упырь с железными зубами…

— О Господи!

— С железными зубами! Для почину матери грудь отгрызет. Потом руки. Лицо обгладывает… Ух, чтой–то я оголодал…

— Возьми кость, на ней еще осталось малость мяса. Старичкам много есть не здорово, запор может сделаться и — конец, ха–ха! А, хрен с ним, принеси ему еще пива, девка. Ну, старый, давай о духах еще!

— Саовина, милостивые государи мои, для упырей последняя ночь, чтобы посвоевольничать. Позже заморозь силы у них отбирает, потому собираются оне в Бездне, под землей, откуда уж цельную зиму носа не кажут. Потому от Саовины и до февраля, до праздника Имбаэлк, до Почкования, значицца, самое лучшее время для походов в места волшебные, чтобы сокровищ там искать. Ежели в теплый час, для примеру, в негодяйщиковой могиле копаться, то выскочит оттедова негодяйщик разозленный и копальщика сожрет. А от Саовины до Имбаэлка — копай и греби, сколь сил достанет, негодяйщик, ровно старый медведь, крепко спит!

— Во наплел, старый хрыч!

— Правду я говорю, милсдарь. Да, да. Чародейская это ночь, Саовина, страшная, но одновременно и наилучшая для ворожбы и предвещаний всяких разных. В таку ночь гадать надо и по костям ворожить, и по руке, и по белому петуху, и по луковице, и по сыру, и по кроличьей требухе, и по дохлому нетопырю…

— Тьфу на тебя!

— Ночь Саовины — ночь страха и упырей… Лучше по домам сидеть. Всей родней… У огня…

— Всей родней, говоришь? — повторил Киприан Фрипп, неожиданно хищно ощерившись на дружков. — Всей, значит, родней, чуете? Вместе с той бабой, которая вот уж неделю от нас хитро по каким–то камышам кроется!

— Кузнечиха! — тут же сообразил Юз Ианновиц. — Златоволосая красотка! Ну у тебя башка, Фрипп! Сегодня можно ее в халупе придыбать! Ну, парни! Налетим на кузнечихин домишко?

— У–у–у, да хоть сейчас. — Деде Варгас крепко потянулся. — Прям как вот вас вижу кузнечиху эту, через деревню идущую, ейные сиськи подпрыгивающие, ейный задок вертлявый… Надо было ее тогда сразу брать, не ждать, да вот Дакре Силифант, дурной служака… Но нонче нет здеся Силифанта, а кузнечиха в хате! Ждет!

— Разделали мы уже в здешней дыре солтыса чеканом, — скривился Риспат. — Разделали хама, который ему на помощь пёр. Нам что, мертвяков мало? Кузнец и сын его — парни что твои дубы. Страхом их не возьмешь. Надо их будет…

— Покалечить, — спокойно докончил Фрипп. — Только малость покалечить, ничего боле. Кончайте пиво, собираемся и — в село. Устроим себе Саовину! Натянем кожухи шерстью наверх, рычать станем и орать, хамы подумают, это дьяволы либо кобольды.

— Ага. Затащим кузнечиху сюда, на квартеру, или позабавимся по–нашему, по–геммерийски, у семейки на глазах?

— Одно другому не мешает. — Фрипп Младший выглянул в ночь сквозь оконную пленку. — Ну и вьюга зачалась, мать–перемать! Аж тополя клонит!

— О–хо–хо! — вздохнул по–над кружкой старик. — Это не ветер, милостивцы, не вьюга это! Это чаровницы мчатся — одни верхом на метлах, другие в ступах, следы за собой метлами заметают. Не ведомо, когда такая человеку в лесу дорогу перекроет и от заду зайдет, не ведомо, когда нападет! А зубы–то у нее — во–о–она какие!

— Детишек тебе, дед, чаровницами пугать…

— Не скажите, господа, в недобрый час! Потому как я еще вам скажу, что самые страшные ведьмы — это ведьмовского сословия графини и княгини, о–хо–хо, так те не на метлах, не на кочергах, не в ступах ездиют! Эти галопируют на своих черных котах!