Преподобный, сказал мне мистер Бевинс. Вы не присоединитесь к нам? Даже один дополнительный ум может сыграть свою роль.

В особенности, такой мощный ум, как ваш, сказал мистер Воллман.

Много лет назад я присоединился к моим друзьям в осуществлении l’occupation[32] одной расставшейся молодой пары, которая проникала в это место после закрытия. Мы в тот раз заставили эту пару предаться прелюбодейству. И соединиться вновь. Год или около того спустя после примирения молодой муж вернулся на это место в поисках того любовного соединения. Мы в любопытстве снова осуществили l’occupation и выяснили, что причины ссоры, которые расстроили их брак в первый раз, в условиях благотворного климата семейной жизни процветали и множились и недавно привели к самоуничтожению его молодой жены с помощью яда.

Таким образом, нужно сказать, что после того вмешательства у нас осталась кровь на руках.

И тогда я дал обет никогда больше не участвовать в подобных деяниях.

Но моя симпатия к мальчику и моя уверенность в том, что недостаточное внимание к нему и стало причиной его несчастья, заставили меня отказаться от этого обета и присоединиться к моим друзьям.

Мы втроем выбежали из белого каменного дома и понеслись скользко́м со всей скоростью, на какую были способны, быстро сокращая расстояние между нами и мистером Линкольном.

А потом прыгнули.

В президента.

Толпа роилась вокруг нас.

Несколько личностей посмелее, вдохновленные нашим примером, тоже стали входить.

Делая сначала разведывательные пробежки по президенту, или слегка, по касательной, дотрагиваясь до него, или вбегая в него, а потом выбегая, как баклан ныряет в воду, чтобы ухватить рыбу.

Смельчак мистер Кохос, бывший котельный мастер, догнав мистера Линкольна, вбежал в него сзади и остался в нем, в точности, шаг за шагом, повторяя его движения.

Да проще простого! — сказал Кохос, и его голос звучал пронзительно от дерзости такого поступка.

И это придало нам храбрости.

Скоро все это превратилось во всеобщее движение.

Никто не хотел остаться в стороне.

Многие вскакивали друг в друга…

Входили друг в друга…

Образовывали множественные соединения…

Сжимались по необходимости…

Чтобы поместились все.

Вошла и миссис Кроуфорд, ее, как всегда, лапал мистер Лонгстрит.

Вошел пронзенный мистер Бойсе; вошел Энди Торн; вошли мистер Твистингс и мистер Дернинг.

Вошел негритянский контингент, освободившись от лейтенанта Стоуна и его патруля; Стоун и его патруль остались снаружи — их оскорбляла мысль о близости с теми персонами.

Бэроны теперь были внутри; внутри были и мисс Дулитл, мистер Йоганнес, мистер Барк, и Тобин «Барсук» Мюллер.

И многие другие.

Всех и не перечислишь.

Столько проявлений воли, воспоминаний, жалоб, желаний, столько грубой жизненной силы.

Теперь нам пришло в голову (когда Мандерс, высоко держа фонарь, повел президента в рощу), что мы можем обуздать эту мощную силу, заставить ее послужить нашей цели.

То, чего мистер Воллман не мог добиться в одиночку…

Может получиться, если все мы объединим усилия.

И вот, когда свет фонаря исчез в стороне, я попросил, чтобы все, кто находится внутри, призвали мистера Линкольна остановиться.

(Мы сначала остановим его и, если это удастся, попытаемся отправить его назад.)

Все охотно согласились.

Польщенные тем, что к ним обратились хоть с какой-то просьбой, готовые участвовать в любой малости.

Стоп! — подумал я, и все присоединились ко мне, и каждый выражал это побуждение на его или ее собственный манер.

Помедли, остановись, прервись.

Воздержись, прекрати, приостанови всякое движение вперед.

И тому подобное.

Какое удовольствие. Какое это было удовольствие находиться там. Всем вместе. Объединенными одной целью. Внутри всем вместе, но и еще внутри друг друга, что давало возможность получать представление о чужих мыслях и о мыслях мистера Линкольна. Как это было хорошо — делать общее дело вместе!