Он открыл глаза и снял контактные диски. Залар, услышав шорох, повернулся к нему — на лице южанина играла улыбка.

— У нас говорят: изучивший новый язык как бы рождается заново, — произнес он, и сказанное было понятно Одинцову. — Я могу поздравить вас с рождением?

— Да. Это волшебное устройство в самом деле научило меня. — Одинцов изобразил некоторую растерянность.

— Теперь надо говорить, говорить и говорить. То, что вы узнали, должно закрепиться в памяти, а для этого есть только один способ.

— Я понимаю. — Он чувствовал, что его речь звучит еще неуверенно, но слова будто сами рождались в голове. — Я буду говорить, Залар, буду спрашивать и слушать. Но прежде всего… прежде я должен передать последний привет от Найлы. От той девушки, которая…

Лицо Залара омрачилось.

— Да, я знаю. Я координатор наших разведчиков и был знаком с ней. Нам не известно, как она погибла, но где и когда, это установили сразу. Мы чувствуем такие вещи. — Знакомым жестом он коснулся лба.

Одинцов судорожно сглотнул.

— Ее убили дикари Понитека во время междоусобицы Гартора с Брогом. Я… Я отражал нападение на деревню и не смог защитить ее.

Залар опустил глаза.

— Случается, что наши эмиссары гибнут, и все, что мы можем сделать, — это воздать им почести… Люди на севере упрямы, подозрительны и жестоки. Сарлад, ваш отец… так его звали на самом деле… тоже погиб. Вы не хотите его заменить? — Одинцов молчал, и южанин, убедившись, что не получит ответа, произнес: — Раньше мы не рассматривали вас как достойного преемника. Вы были слишком легкомысленны, слишком увлечены… ээ… радостями жизни. Женщины, вино, дуэли, попойки с друзьями-гвардейцами… Но вы изменились, Эльс, определенно изменились!

— Откуда вы знаете?

— Ваш отец не единственный агент в Тагре. Есть другие, в столице империи, в Ксаме, почти во всех крупных городах. Не очень много, но они — наш щит против северных варваров. Основа нашей политики сдерживания.

— Вы могли бы уничтожить все страны Ксайдена и Хайры, — промолвил Одинцов. — Вы могли бы стереть их в пыль, а прах развеять по ветру!

— Могли бы. Но это стало бы нечестивым деянием, мой юный друг. Жизнь священна!

Одинцов кивнул, понимая, что южане мыслят иначе, чем жители варварских стран. Находясь здесь, на их корабле, он словно на миг перенесся из айденского средневековья в будущее Земли — может быть, в двадцать пятый или тридцатый век. Вероятно, в чем-то они были близки ему, не Арраху Эльсу бар Ригону, а настоящему Георгию Одинцову, ближе, чем воины, торговцы, нобили и крестьяне, населявшие империи, эдораты и королевства Севера.

— Чужая жизнь священна, — заметил он, — пока есть куда уйти, пока Север и Юг разделены Зеленым Потоком и болотами. Но когда-нибудь до вас доберутся! Доберутся из Айдена или Ксама, из Сайлора или с Перешейка. И что вы станете делать? Что, Залар?

— Надеюсь, нас здесь не будет, — с улыбкой сказал южанин. — Вселенная так огромна, Эльс, и в ней так много свободных миров! Уже два поколения мы улетаем с этой планеты. Пройдет век-другой, и тут не останется ни одного ратонца. Ни городов, ни машин, ни людей, только одичавшие сады, заросшие травой дороги и поля… Царство светлого Айдена! И тот, кто до него доберется, сможет начать новую жизнь.

— Вот как… значит, вы улетаете отсюда… — в изумлении пробормотал Одинцов. Слова Ильтара вспомнились ему, и он повторил: — Улетаете в небеса в пламени и громе…

— Так летали давно, очень давно, Эльс. Теперь нет ни грома, ни пламени. Этот корабль движется бесшумно. — Залар прикоснулся к прозрачной стене. — Только не спрашивайте как — в магию вы не верите, а иначе я не могу объяснить. Я не инженер, моя специальность — люди.

— Вы ищете тех, кто выживет на Севере?

— Можно сказать и так. Достаточно смелых, осторожных, способных справиться с любой ситуацией. Таких, как ваш отец.

— Он не справился, он умер, — сказал Одинцов, — и ради него я буду вам помогать. Ради него и той девушки, Найлы. Не в качестве эмиссара, не подчиняясь вашим приказам, а как нобиль Айдена и свободный человек. Это устроит, Залар?

— Я рассчитывал на большее. Но, как говорят у нас, каждая птица вьет гнездо на свой манер. И еще говорят, если камни упрямы, то сложенный из них очаг крепче. — Южанин поднялся. — Спустимся вниз, мой благородный нобиль. Я думаю, Омтаг и Хрон уже починили вашу летающую лодку.

Елене Павловне Гурзо, психологу Проекта, казалось, что она близка к открытию. Это чувство было ей знакомо: ожидание полной, всеобъемлющей ясности, когда рассеивается туман гипотез, предположения сменяются уверенностью и приходит ответ на любой вопрос. Половина дела — задать верные вопросы, другая половина — разобраться с фактами, в конечном счете факты объясняют все. Обычно ей это удавалось, она была опытным исследователем, умевшим сочетать логику с фантазией.

Три дна назад Константин Ртищев совершил погружение в мир, условно названный Грин Форестом. Он очутился в теле охотника-гуманоида, блуждающего в безбрежном лесу, среди гигантских деревьев с перистыми листьями — в их кронах обитали существа, напоминавшие птиц, змей и ящериц в разноцветной чешуе, подобие больших мохнатых белок и другие твари, уже ни на что не похожие. Охотник, вместивший разум Ртищева, имел метательный снаряд, не дротик и не стрелы с луком, а что-то вроде бумеранга из гибкой и блестящей стали — так, во всяком случае, казалось Ртищеву. Он описал это орудие, одежду человека и все, что было у него с собой, — кожаный мешок с припасами, длинный, как мачете, нож, ожерелье из бронзовых шариков и многократно сложенную ленту с письменами — книгу или ее аналог. В этой реальности он пробыл тридцать семь минут и мог остаться дольше, но не рискнул, завидев какую-то хищную тварь внушительной величины. Вряд ли она была добычей для охотника, скорей наоборот, и Ртищев точно выполнил инструкцию: вернуться при любой опасности.

Но время, рекордное время!.. Никто из «ходоков» не оставался так долго в чужих мирах, никто не приносил такой подробной информации! Конечно, не считая Одинцова, но он уже не был сотрудником Проекта и даже обитателем Земли — ни в том, ни в другом Гурзо не сомневалась. Тем не менее он, вероятно, являлся некой самодостаточной ценностью, сравнимой с установкой Виролайнена, со сложным комплексом приборов, пересылавших разум в Зазеркалье. В самом деле якорь, думала Гурзо, якорь или связующая цепь между Землей и Айденом, что держит их рядом как два корабля.

Ей чудилось — нет, она была уверена! — что его значение не только в этом. Может быть, Одинцов что-то большее, чем якорь или цепь? Ртищев, побывавший у него, смог погрузиться в Зазеркалье и обнаружил там еще один землеподобный мир. Было ли это случайностью или явлением закономерным? И если справедлива последняя гипотеза, то как объяснить подобный феномен? Приобретал ли испытатель после Айдена способность к быстрой адаптации в чужих мирах? Или на него влияла личность Одинцова? Или длительный ДС-эффект вел к перестройке нервных связей? Или на Той Стороне что-то происходило с человеком, приобретавшим новое качество?