В конце концов, всхлипнув в последний раз, девушка решительно отерла глаза рукой, тряхнула волосами, пытаясь ощутить привычную легкость и вернуть себе прежнее чувство безопасности в собственном доме, и подошла к бабушкиному трюмо. Из зеркала на нее смотрела незнакомка – уже не повзрослевшая, а постаревшая Даша, поникшая под грузом обид и тревог, изнуренная слишком быстро происходящими событиями, смысла которых она не успевала понять и принять, и словно вкусившая всей вселенской печали и мудрости за короткий, неведомо кем назначенный срок. Она чувствовала себя совсем больной: сухо было во рту, горячими казались лоб и щеки, болела и кружилась голова, и слабость – такая, будто она целую неделю не прикасалась к пище, – заставляла подкашиваться ноги…

Девушка даже испугалась своего отражения и того состояния, в котором теперь находилась, но тут же попыталась успокоить себя: может быть, причина вся в том, что она давно голодна? И, заставив себя передвигаться, она едва доплелась до кухни. Приготовила чашку душистого чая, соорудила из того, что еще оставалось съестного в холодильнике, гигантский бутерброд и, откусив с отвращением пару раз, отодвинула все в сторону. Двигаясь, как лунатик, находясь почти в прострации, она подошла к кухонному окну и долго стояла, уткнувшись лбом в прохладное стекло и слушая аритмичные толчки собственного сердца. «Мне все равно, все равно, меня все это уже не касается…» – твердила она вслух, но не верила собственным словам и понимала, что лжет себе, чтобы успокоиться, сохранить остатки собственного достоинства и чувства уверенности.

И все-таки с этим нужно покончить. На автоответчике оставались еще три непрослушанные записи, и Даша, тяжело вздохнув, поклялась себе, что больше не будет прерывать ход сообщений, что бы ни довелось ей услышать. Однако судьба, похоже, решила наконец пощадить девушку, а может быть, просто исчерпала свой запас обид и унижений – и последние записи не вызвали в Дашиной душе ни горечи, ни дрожи, ни нечаянных слез.

«Я звоню, чтобы попрощаться перед отлетом, мадемуазель Смольникова. – Французская речь адвоката Андре Жийона была по-деловому элегантна, спокойна и корректна. – Хочу заверить, что, какое бы решение по поводу известного вам дела вы ни приняли в дальнейшем, я почту за честь всемерно помогать вам и сделаю все, что в моих силах. Мне жаль, что нам удалось пообщаться так недолго, но надеюсь, что это возможно будет наверстать в дальнейшем. Оревуар!»

«Дашенька… – чуть хрипловатый, замедленный, словно надтреснутый женский голос. Кто это?.. – Дашенька, спасибо тебе за помощь. Я догадалась, что деньги – от тебя, единственной из Ларисиных подруг, вспомнившей о ней в последние дни… Дай тебе Бог счастья!»

Даша услышала сдавленный плач, и запись оборвалась. «Я видела Ларису совсем недавно, – хотела прошептать в ответ Даша. – Не плачьте: у нее все хорошо…» Но невозможно было разговаривать с автоответчиком – ведь невидимая женщина не услышала бы ее. А телефонный аппарат тем временем пискнул в последний раз, и подошел черед последнего сообщения. Текли секунды, разматывалась магнитофонная лента, тихо шуршало чье-то едва уловимое дыхание – но ни одного живого звука не раздалось больше в Дашиной комнате. Кто-то в эти дни ждал у телефона, не отозвавшись на призыв автоответчика и, не вешая трубку, так и не сказав Даше ни слова… Молча смотрела она на пластмассового монстра, принесшего ей за последние часы столько горя, пока не щелкнула клавиша и не установилась в квартире настоящая, ничем не прерываемая тишина.

Итак, ничто больше не удерживало девушку.

«Некуда и не к кому идти… Что за напасть, достоевщина какая-то», – нервно подумала Даша, отчаянно стараясь сохранить хотя бы остатки былой самоиронии и надежды, всегда свойственной молодости. Надежда, надежда… У этой женщины – все еще молодой, все еще красивой, все еще любящей – она была только одна. И в тот самый момент, когда Даша, подняв глаза, в упор, нетерпеливо и страстно взглянула в зеркало, тускло мерцающее в полумраке ее комнаты, в дверь квартиры коротко позвонили.

Она по-прежнему сидела не шелохнувшись, устремив взгляд на свое отражение в зеркале, и, кажется, вовсе не собиралась откликаться, но звонки раздавались снова и снова. Даша мельком отметила расположение стрелок на часах и подумала нетерпеливо и раздраженно: четыре часа утра… Кто это может быть, кого вообще может она теперь без опаски ожидать на своем пороге – не только ночью, но даже и днем?.. Однако звонки сменились осторожным, негромким стуком, потом зазвучали снова. В конце концов, не выдержав, девушка направилась в прихожую.

Одного взгляда в дверной «глазок» ей оказалось достаточно, чтобы, грустно усмехнувшись, легким движением повернуть в замке послушный ключ. В самом деле, уж этого гостя – быть может, единственного на всей земле – ей можно не опасаться.

Посмотрев в глаза человеку, который стоял за распахнутой дверью, прислонившись к косяку, она мягко промолвила:

– Немножко поздно для незапланированного визита, тебе не кажется?

– Нет, – ответил Вадим, проходя мимо Даши в прихожую и разом заполняя узкое помещение своей чуть неуклюжей, массивной фигурой. Стаскивая с плеч промокшую от сырого ноябрьского снега куртку и оглядывая хозяйку с головы до ног, он добавил: – Ты вполне одета, чтобы принимать гостей. А я, к счастью, вполне трезв, чтобы тебя выслушать.

– И что же ты хочешь услышать? – устало и медленно спросила девушка, проходя следом за ним в свою холодную кухню, где так давно не ощущалось ни ароматов пищи, ни человеческого присутствия. Она вдруг почувствовала себя совсем обессиленной, в ней не было больше неприязни к тем, кто пытался так беспардонно использовать ее, ни куража борьбы, ни желания выжить и выстоять – не было вообще ничего. Выжженная, пустая оболочка, одно воспоминание о прежней живой, веселой и деятельной Даше…

Быстро взглянув на нее, поняв все и мысленно ужаснувшись (боже, как плохо она выглядит!), Вадик так же неторопливо, как она, проговорил:

– Все. Я хочу услышать все – всю правду. И о том, почему ты позвонила мне тогда, позвав на помощь и не сказав потом ни слова. И о том, что означают все эти статьи в газетах. И о том, почему все последние дни и ночи у тебя в комнате ни на минуту не выключается свет…

– Похоже, уже вся Москва следит за тем, горит или не горит у меня свет, – перебила его Даша. – Откуда тебе вообще известны эти подробности моего быта?..

Гость, спокойно включая чайник и умело расставляя на столе чайную посуду, ответил ей вопросом на вопрос:

– Ты, кажется, забыла о моей давней привычке время от времени дежурить под твоими окнами? Эта привычка так накрепко въелась в меня со времен юношеской безнадежной любви, что я уже и не пытаюсь с ней бороться. Брожу, знаешь, время от времени рядом – и все примечаю: с кем ты, когда и во сколько… Звоню тебе временами и молчу в трубку, как подросток («Так вот она, последняя запись на автоответчике», – равнодушно подумала она). Шпионю, одним словом.

Даша явственно ощущала его неловкую попытку свести все к шутке, но не смогла сейчас оценить ее и, криво усмехнувшись, вертя в руках все еще пустую чашку, едко заметила: